Рауль остался у машины, так что не было никаких представлений. Товарищ Монк, так знал Ланни имя немца. Его первые слова были теми же, что он сказал при их первой встрече: "Wir sprechen besser Deutsch". Когда Ланни согласился, он сказал: "Bitte, kommen Sie mit," и вывел его из двора и повёл на склон холма. Они уселись под пробковым дубом свободным от подлеска и имеющий обзор во всех направлениях. "Кусты могут иметь уши", — заявил Монк.
Ланни был в том же деловом настроении. Он не стал комментировать треск и грохот выстрелов и даже не спросил: "Как идёт сражение?" Было достаточно, что противник отбит. "Труди пропала в Париже," — объявил он.
— Ach Gott, die Arme! Как давно?
— Около трех недель. Она заставила меня пообещать, чтобы я бы подождал некоторое время предпринимать какие-либо действия, если она исчезнет. Тогда я попытался войти в контакт с человеком, чье имя она дала мне, кларнетист, профессор Адлер.
— Я знаю его, настоящий товарищ.
— Я писал ему дважды, назначая встречу, но он так и не показался.
— Должно быть, фашистские дьяволы схватили его также.
— Этого я и боялся. Труди не дала мне никакого другого имени, и вы единственный человек, которого я знаю, кто мог бы связать меня с подпольем.
"Я об этом догадался, как только услышал, что вы приехали", — ответил немец.
"Существует кое-что, что я должен объяснить сразу", — продолжал Ланни; — "Это довольно неудобно для меня. Труди всегда настаивала на том, что я представляю особую ценность для движения, потому что я в состоянии получать большие суммы денег. Другие могут писать, печатать листовки и распространять их. Она повторяла это постоянно".
— Мир такой, какой он есть, герр Бэдд, она права, и это не подлежит сомнению.
— Она заставила меня пообещать, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не буду предпринимать какие-либо действия, которые могли бы раскрыть мою связь с подпольем, и сделать невозможным для меня продолжать делать то, что я делал для нее и нескольких других доверенных друзей. Это ставит человека в неудобное положение видеть, как другие люди рискуют своей жизнью, в то время как он живет в комфорте и безопасности.
"Вы можете оставить свою совесть в покое", — заявил капитан. — "Из того, что Труди сказала мне, я бы назвал вас в качестве одного из лиц, незаменимых для нашего движения. Вы должны ни при каких обстоятельствах позволить себе нарушить свое обещание".
Ланни заявил: "Вы лучше поймете, как это решение трудно для меня, когда я скажу вам, что в течение почти года Труди была моей женой".
"Oh, wie schrecklich!" — воскликнул капитан. Затем, глядя в лицо посетителя: "Герр Бэдд, я вам глубоко сочувствую. Это страшная вещь, в любом случае, и её не опишешь словами, когда это касается того, кого мы любим. То время, в котором мы живем, не оставляет счастья никому из нас".
— Я знал, какой может быть ее судьба, товарищ Монк. Но так или иначе, нельзя к этому быть готовым.
— Она была великолепная девушка, одна из тех, кто должен быть во главе германского правительства, а не те монстры и безумцы, захватившие власть.
— Вы думаете, что нет никаких шансов, что она может быть живой?
— Живой? Да, вполне возможно. Но лучше мертвой.
— Я борюсь с собой днем и ночью. Я должен сделать что-то, чтобы спасти ее. Но что я могу сделать?
— Что можно сделать, за исключением того, чтобы воевать с фашистами здесь, прямо сейчас. Мы получаем удовлетворение, посылая их туда, где они не могут сделать никакого дальнейшего вреда. Наша война называется сдерживающими действиями. Чем дольше мы можем держать их здесь в Испании, тем больше времени мы даем остальной Европе понять, какая опасность ей грозит. И нацисты, и фашисты не ожидали этого, я вас уверяю, что это здорово нарушило их планы. Может быть, это позволит им узнать, что есть в душах свободных мужчин и женщин, и заставит их больше подумать прежде, чем напасть на следующее демократическое правительство. По крайней мере, это должно быть нашей надеждой.
IXЛанни понял, что он прибыл к месту утешения, если таковые существовали в мире. Шум, которым был наполнен этот воздух, исходил из гигантской мясорубки, измельчавшей нацистов. Здесь раса господ, имевшая такое самоназвание, столкнулась с единственными мерами, которые были рассчитаны на них, и единственным аргументом, который они понимали. Это были оружие и методы для избавления от гитлеризма. На них нужно было сконцентрировать свое внимание, забыв обо всем остальном.
"Вы должны понять, герр Бэдд", — продолжал капитан, — "В Испании больше года я наблюдал, как умирают люди. Люди, жившие по совести, ясного ума, многие из которых были или могли стать художниками, писателями, учеными, учителями, интеллектуалами всех мастей. Они не должны были приезжать сюда и умирать. Они могли бы жить вполне благополучно в другом месте. Я познакомился с ними и жил вместе с ними, но потом через доли секунды я вижу их лица, обезображенные выстрелом. Или куски их тел, оставшиеся после взрыва снаряда. Но я должен идти дальше и оставить их, враг там, и мое дело разобраться с ним. Таким образом, вы должны понять, что я привык к смерти, и мои собственные чувства тоже. И есть предел тому вниманию, которое я могу уделить любому одному человеку, независимо от того, насколько он достоин".
"Я прекрасно понимаю", — ответил Ланни. — "Это именно так, как чувствовала Труди, и пыталась заставить меня так же чувствовать. Но я слабак".
— Не стоит так думать. Труди рассказала мне много о вас, геноссе Бэдд, могу ли я вас так называть?
— Несомненно.
— Я вёл суровый образ жизни, но мне удалось услышать немного музыки и прочитать достаточно стихов и узнать, что в этом мире существуют потрясающие вещи, и оценить людей, сумевших жить в них и для них. Я понимаю, какие мучения вы должны испытывать, и сочувствую вам всем сердцем. Все, что я могу вам сказать, что судьба мира, не только Испании, и все будущее решается здесь, на этих жарких и пыльных холмах. И нам нужна помощь, которую вы можете дать нам. И мы нуждаемся в ней больше, чем в любой другой. Мы не можем воевать, если у нас нет оружия. А мы не можем получить оружие, если мы не сможем получить поддержку мирового общественного мнения, если не сможем объяснить, почему мы боремся не за себя, но и для тех, кто настолько слеп и равнодушен к их собственной безопасности.
— Но в этом нет
