Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни.
Для иллюстрации этого периода хочется обратиться к описанию автором махновщины в его книге «Смерш в Тегеране», посвященной одному из героев Тегерана 1943 года военному контрразведчику, генерал-майору Николаю Григорьевичу Кравченко.
«…Жилось сельчанам не здорово, каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так называли местных землепашцев, дни проводивших на полевых работах. Поэтому пряталось в земле все то, что могло быть экспроприировано непрошенными гостями. Особенно боялись отчаянных и пьяных махновцев — гуляйполевцев.
Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, — поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью.
— Эти «излишки калорий» — результат усушек и утрусок, — улыбался он супруге, выкладывая на стол деликатесы.
— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадють, тогда без тебя нам всем гаплык.
— Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола — не пудами же ношу, а крохами.
— Все равно будь осторожен.
— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.
— Тебе виднее.
Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.
— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать.
Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.
Через полчаса плита гудела — тяга была отменная. Выложил ее друг отца — печник Спиридон Макуха.
— Такого мастера в округе не сыскать, — часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.
Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.
«Так свистеть может только Гриша», — подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.
— Небось, снова Гришка приглашает?
— Ага, а как вы угадали?
— Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только погуляй — и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.
— Ой, спасибо, мама.
Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.
— Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо. Ребята набили картузы краснобокими ароматными плодами и помчались в сторону остановившегося обоза.
Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее — идет ведь интенсивный рост.
Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.
— А ну покажи их. Сладкие или кислятина?
— Сладкие, дядьку!
Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.
— Фу, они у вас кислые.
— ???
— Кислятину принесли мне.
— Дайте выстрелить?
— Шо-о-о? Марш отсюда, сопляки, — и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались — попросту убежали.
Вечером, придя с работы, отец рассказал жене о ЧП, произошедшем в столовой.
— Зашли шестеро бандитов в столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат: «Стол, суки, накройте!..»
Ну официантки и подсуетились. Угостили всем, что было. Они и начали колобродить: пили и жрали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, они решили расслабиться плотью. Перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо, что еще пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство — стекол нынче нигде в округе не достать.
— Изверги, что могу сказать, — ответила супруга. — А мне Катерина, та, что живет у магазина, рассказала, — шинок яврея пограбувалы. Горилку и винцо частью выпили, частью забрали с остальным барахлом. Вынесли из хаты усе нужное им и погрузили на подводы. А жинку его — Софью згвалтувалы. Знасильничали, паскуды вонючие.
— Вот басурманы доморощенные, черты погани, — возмутился муж. — Вчера Ивана, хозяина мельницы, ограбили. Забежали во двор, а там дядьки из соседнего села как раз загружали муку на телеги — смололи пшеничку. Забрали все мешки, а их сильно побили прикладами и шомполами.
А потом зашли на мельницу и там все забрали. Вымели до зэрнынки и былинку в мешок.
— Когда же это все кончится?! — не то спросила, не то воскликнула от негодования жена Григория.
— Кончится тогда, когда какая-нибудь власть наведет порядок в державе. Державы ж нэма. Вона в хаосе, пена должна осесть, ей надо время…
Трое суток резвились махновцы, пьянствуя, насилуя, грабя граждан.
На выгоне, где выстроились повозки обоза, развевался черный не то транспарант, не то хоругвь, отороченная снизу золотистой бахромой. На ткани был вышитый белыми мулине призыв: «Смерть вам, хто на перешкодi здобутья вiльностi трудовому люду» — («Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудовому народу». — Прим. авт.).
Под словом «Смерть» зловеще красовались белый череп и перекрестие двух костей, ввергая простолюдинов в неприятное чувство страха за свою жизнь и родичей.
Старший отряда, назвавший себя Луговым, на собравшемся митинге заявил народу:
— Мы — воины революционной повстанческой армии Украины во главе с вашим земляком и нашим вождем Нестором Ивановичем Махно. Главный наш враг, как говорил наш атаман, батько и товарыш, дороги селяне, добровольцы Деникина. Они хотят вернуть царя-изверга. Не допустим кровопийца и его ставленников на местах — помещиков. Надоели эти бары.
Большевики — все же революционеры. С ними мы можем рассчитаться потом. Сейчас все силы надо направить против барина Деникина. Он не должен получить от вас «ни зэрнынкы, ни картоплыны». (Это означало по-русски «ни зернышка, ни картошины». — Прим. авт.).
Замеченные в помощи золотопогонникам селяне будут безжалостно нами уничтожаться как враги трудового народа. Мы у вас не забираем, а просим на существование армии, которая воюет за свободу трудового народа. Потом все отдадим с лихвой…
Он еще долго говорил что-то о патриотизме, о выпущенных повстанцами деньгах — купонах, на которых были изображены атаман, серп и молот. По этому поводу ходила шуточная частушка:
Гей, кумэ, нэ журысь!В Махна гроши завэлысь,А хто их не братэмэ,Того Махно дратымэ…Этими деньгами повстанцы часто расплачивались с населением. Много было поддельных купонов, даже рисованных цветными карандашами. Тем, кто сомневался в их подлинности, угрожали забрать больше или «спалить хату». Но по другим данным, их атаман и не выпускал это был плод все той анархистской самодеятельности, которая гуляла в крае. Клепали, штамповали и рисовали их художники-мастера в сельских хатах-штабах в разных подразделениях сельской армии.
На третьи сутки утром отряд махновцев двинулся на Екатеринославль…»
* * *В постановлении от 5
