Мне попался всего один солдат, который пережил столь широко разрекламированное духовное обновление наподобие этого Доналда Хэнки, к тому же тот, которого я знал, еще до войны готовился принять сан, так что он уже и для духовного обновления созрел. Честно говоря, по-моему, все это чушь, хотя для тех, кто оставался дома, это, видимо, послужило своего рода сентиментальным утешением и, возможно, заставит многих родителей оценить по достоинству своих детей. Этакая религиозность под влиянием катастрофы никакой ценности не представляет и в лучшем случае недолговечна. Думаю, что на каждого солдата, открывшего для себя Бога, приходится четыре, которые открыли Париж.
Номы — ты, я и Алек, — мы заведем, черт возьми, слугу японца и будем переодеваться к обеду, и пить вино, и вести бесстрастную созерцательную жизнь. Ох, лишь бы хоть что-нибудь случилось! Я себе места не нахожу от тревоги и безумно боюсь растолстеть или влюбиться и стать семьянином.
Поместье в Лейк-Джинева будет сдано в аренду.
Сразу, как вернусь, съезжу на Запад, повидаюсь с мистером Бартоном и узнаю от него все подробности. Пиши мне на отель «Блекстон» в Чикаго.
Засим остаюсь, дорогой Босуэлл,
Сэмюел Джонсон.Книга II
Воспитание личности
Глава 1
Ее первый балВремя действия — февраль. Место действия — большая нарядная спальня в особняке Коннеджей на Шестьдесят восьмой улице в Нью-Йорке. Комната явно девичья: розовые стены и занавески, розовое покрывало на кремовой кровати. Вся комната выдержана в розовых и кремовых тонах, но из обстановки прежде всего бросается в глаза роскошный туалетный стол со стеклянной крышкой и трехстворчатым зеркалом. На стенах — дорогая гравюра с картины «Спелые вишни», несколько вежливых собачек Лендсира и «Король Черных островов» Максфилда Пэрриша[17].
Страшный беспорядок, а именно: 1) семь-восемь пустых картонок, из пасти которых свисают, пыхтя, языки папиросной бумаги; 2) гора уличных костюмов вперемешку с вечерними платьями — все лежат на столе, все, несомненно, новые; 3) рулон тюля, потерявший всякое самоуважение и раболепно обвившийся вокруг всевозможных предметов; 4) на двух изящных стульчиках — стопки белья, не поддающегося подробному описанию. Возникает желание узнать, в какую сумму обошлось все это великолепие, и еще большее желание увидеть принцессу, для которой… Вот! Кто-то входит. Какое разочарование! Это всего лишь горничная, она что-то ищет. Под одной кучкой белья — нет. Под другой, на туалете, в ящиках шифоньерки. Мелькают несколько очень красивых ночных рубашек и сногсшибательная пижама, но это не то, что ей нужно. Уходит.
Из соседней комнаты слышна неразборчивая воркотня. Теплее. Это мать Алека, миссис Коннедж, пышная, важная, нарумяненная и вконец замученная. Губы ее выразительно шевелятся, она тоже принимается искать. Ищет не так старательно, как горничная, но зато яростнее. Спотыкается о размотавшийся тюль и отчетливо произносит: «О черт». Удаляется с пустыми руками.
Опять разговор за сценой, и девичий голос, очень избалованный голос, произносит: «В жизни не видела таких безмозглых…»
Входит третья искательница — не та, что с избалованным голосом, а другое издание, помоложе. Это Сесилия Коннедж, шестнадцати лет, хорошенькая, смышленая и от природы незлобивая. Она уже одета для вечера, и нарочитая простота ее платья, вероятно, ей не по душе. Подходит к ближайшей стопке белья, выдергивает из нее что-то маленькое, розовое и любуется, держа на вытянутой руке.
С е с и л и я. Розовый?
Р о з а л и н д а (за сценой). Да.
С е с и л и я. Очень модный?
Р о з а л и н д а. Да.
С е с и л и я. Нашла! (Бросает на себя взгляд в зеркало и от радости начинает танцевать шимми.)
Р о з а л и н д а (за сценой). Что ты там делаешь? На себя примеряешь?
Сесилия, перестав танцевать, выходит, унося добычу на правом плече.
Из другой двери входит Алек Коннедж. Быстро оглядевшись, зовет зычным голосом: «Мама!» В соседней комнате хор протестующих голосов, он делает шаг в ту сторону, но останавливается, потому что голоса протестуют громче прежнего.
А л е к. Так вот где вы все попрятались! Эмори Блейн приехал.
С е с и л и я (живо). Уведи его вниз.
А л е к. А он и есть внизу.
М и с с и с К о н н е д ж. Так покажи ему, где расположиться. Передай, что я очень жалею, но сейчас не могу к нему выйти.
А л е к. Он и так обо всех вас все знает. Вы там поскорее. Папа просвещает его относительно войны, и он уже грызет удила. Он, знаете ли, очень темпераментный.
Последние слова заинтересовали Сесилию, она входит.
С е с и л и я (усаживается прямо на кучки белья). В каком смысле темпераментный? Ты и в письмах так о нем отзывался.
А л е к. Ну, пишет всякие произведения.
С е с и л и я. А на рояле играет?
А л е к. Кажется, нет.
С е с и л и я (задумчиво). Пьет?
А л е к. Да. Он не сумасшедший.
С е с и л и я. Богат?
А л е к. О господи, это ты спроси у него. Семья была богатая, и сейчас какой-то доход у него есть.
Появляется миссис Коннедж.
М и с с и с К о н н е д ж. Алек, мы, конечно, очень рады принять любого твоего товарища…
А л е к. С Эмори-то, во всяком случае, стоит познакомиться.
М и с с и с К о н н е д ж. Конечно, с удовольствием. Но мне кажется, это чистое ребячество с твоей стороны — когда можно жить с семьей, в хорошо поставленном доме, поселиться с двумя другими молодыми людьми в какой-то немыслимой квартире. Надеюсь, вы придумали это не для того, чтобы пить без всяких ограничений. (Пауза.) Сегодня мне, правда, не до него. Эта неделя посвящена Розалинде. Когда у девушки первый большой бал, ей следует уделять внимание в первую очередь.
Р о з а л и н д а (за сценой). Ты докажи это. Пойди сюда и застегни мне крючки.
Миссис Коннедж уходит.
А л е к. Розалинда ничуть не изменилась.
С е с и л и я (понизив голос). Она ужасающе избалована.
А л е к. Ну, сегодня ей найдется кто-то под пару.
С е с и л и я. Мистер Эмори Блейн?
Алек кивает.
Пока что Розалинду еще никто не перещеголял. Честное слово, Алек, она просто жутко обращается с мужчинами. Ругает их, подводит, не является на свидания и зевает им прямо в лицо
