В ответ он ничего не сказал. Только грустно на нее посмотрел. Взгляд прожигал ее насквозь. В нем было что-то похуже, чем просто грусть, — разочарование, жалость.
— Мне не повезло, — прошипела Вивьен, безуспешно пытаясь скрыть ссору от художника, который по другую сторону двери точно все слышал. Все рушилось. Рушилось, рушилось, рушилось, и все из-за этой дряни. — Единственная причина, по которой она не показывается мне на глаза, — она знает, что натворила, — заявила Вивьен. — Она знает, и я знаю. Ты единственный, кто этого не знает.
Некоторое время он молчал, как будто хотел убедиться в том, что она закончила, затем сказал:
— У тебя бледное лицо, Вивьен, — в его голосе был слышен холод. — Я не уверен, что ты в порядке. Наверное, тебе не стоит напрягаться. Пожалуй, лучше подняться наверх и прилечь.
Вивьен отвернулась, глаза застилали слезы.
— Пожалуй, ты прав, — сказала она.
Глава двадцать восьмая
Италия, лето 2016 годаЭлисон внимательно смотрит на меня. Это длится не больше секунды, но мне кажется, что прошло целое столетие. Макс смотрит на меня. Я смотрю на Элисон. Никто не говорит ни слова.
Затем Макс нарушает тишину:
— Мне стоит оставить вас наедине.
— Нет! — протестую я. — То есть… — Я не могу поднять на него глаза. Мне стыдно и страшно, что один взгляд раскроет все тайны и разоблачит меня. Я не та, за кого себя выдаю. Я только хотела ею быть. — Мы пойдем в другое место.
Чудо, что я вообще могу говорить. Макс провожает меня любопытным взглядом. Элисон идет за мной, и, когда мы уже стоим у двери, он быстро спрашивает:
— Ты в порядке?
Нет, — хочется закричать мне. — Ты знаешь, что это такое, Макс? Это конец.
Моя жизнь здесь, моя жизнь дома, моя жизнь, какой я знала ее. Моя жизнь, какой она могла стать или может. Все это может закончиться. У Элисон в руках ключ, и меня до одури пугает то, что он может открыть. Я тону, подо мной — бездонная пучина.
Конечно же, я не говорю ничего подобного. Вместо этого я киваю, любое отрицание или отпор воздвигнет между нами еще более высокую стену. Пути назад нет.
— Позвони мне, — бормочет он, когда мы с Элисон выходим.
На улице кипит жизнь.
— Ладно, Люси, где вам будет удобнее?
* * *Удобнее… Можно ли вообще говорить об удобстве в моей ситуации? В конце концов мы находим уютное место в садах, выходящих к реке. Мы присаживаемся, держа в руке по стакану горячего густого латте, купленного Элисон.
— Кофе здесь изумительный, — говорит она, разрывая длинный пакетик сахара, и дует, чтобы остудить. У нее красивые губы и густые длинные ресницы, и она совсем не похожа на того, кого стоит опасаться. — Мне нельзя пить его так много, я делаюсь нервной… как, впрочем, и без него. Но не могу без кофеина. Рабочие дни бывают слишком долгими.
Случайное упоминание о ее работе возвращает меня к реальности.
— Чего вы хотите?
Элисон делает глоток.
— Хочу услышать вашу версию происшедшего, как я уже говорила дома у вашего парня. Я не собираюсь распинать вас на кресте, Люси. Я на вашей стороне.
— Он не мой парень.
Она поднимает бровь.
— Извините.
— Это полная чушь, что вы на моей стороне. Вам нужна история, как и всем остальным. Изображая симпатию, вы не становитесь особенной.
Элисон отставляет кофе и достает из сумки планшет. Она внимательно смотрит на меня.
— Ладно. Вы в курсе, что пишет британская пресса? «Любовница Джеймса Кэллоуэя — убийца и потаскуха» — и все в таком духе. Вам повезло, что никто не называет вас по имени.
— Которое вы собираетесь озвучить. Ваш начальник, наверное, молится на вас.
— Мой начальник не знает.
— Как вы узнали? — Я не могу удержаться от вопроса.
— Наташа Фенвик — подруга моей подруги. Она рассказала мне все.
Ну конечно. Наташа.
— Не думайте, что она треплется направо и налево. Она могла рассказать это бесконечному множеству журналистов, но не сделала этого.
— Только вам.
— Ага, — Элисон улыбается. — Она знает, что мне можно доверять. Вы тоже можете.
— Именно поэтому вы явились в дом моего отца с угрозами?
Элисон на секунду замолкает.
— Едва ли это было что-то похожее на угрозы. Но мне жаль в любом случае. Это была не я, а моя помощница. Она вообще не должна была с ним говорить, но не сдержалась. Поверьте, я поговорила с ней очень серьезно.
Я отворачиваюсь. Стакан обжигает мне руку.
— Послушайте, Люси, вот как все будет. Ваше имя всплывет рано или поздно. Я знаю, что несколько репортеров уже подобрались к вам достаточно близко. Вы с Джеймсом тщательно все скрывали, этого у вас не отнимешь. На него пока никто не наседал.
Меня начинает мучить совесть. То есть это не он меня втянул.
— Но она уже близко. И от того, в чьи руки попадет история, зависит ваша судьба. Ваш мир может быть разрушен. Не исключено, что придется уехать из Англии, начать все заново. — Она оглядывается по сторонам. — Приехать сюда было хорошей идеей.
— А вы чем от них отличаетесь?
Мой голос звучит холодно, но неожиданно для себя я замечаю, что симпатизирую Элисон. Может быть, это из-за того, что она достаточно амбициозна, но без цинизма, как будто только играет роль бездушного писаки, но не смотрит на меня как на золотую жилу.
— Я не хочу навредить вам, Люси. Даю слово. Очевидно же, что у истории есть подоплека, правда? Вы поддерживаете с ним связь?
Я отрицательно качаю головой.
— Это правильно, — кивает она, — бывшим парням лучше оставаться в прошлом.
Не могу понять, она пытается разговорить меня или между нами возникло какое-то странное доверие? Безопаснее думать, что первое.
— Это была любовь? — спрашивает она.
Я замираю. Я привыкла держать это при себе, а Элисон — незнакомка.
Но она добрая незнакомка. В ее глазах я вижу искренность, не знаю почему, но я верю, что она не переврет мои слова. Кто знает, что сделают другие репортеры, когда доберутся до меня? Осуждение последует в любом случае, но если от моего имени будет говорить кто-то,
