— Драй!
— Стойте! — закричал Васька, падая на колени прямо в серую дорожную пыль, где только что топтали красное знамя. — Стойте!
— Никто не имеет право оспаривать решение коменданта! — нравоучительно проговорил Бааде, помахивая легкомысленно стеком. — С сегодняшнего дня вы назначаетесь бургомистром этой деревни! Вам ясно?
— Ясно! Ясно, герр комендант! — торопливо заверил его Полухин, вставая с колен. Губы его тряслись в унисон с руками, которые ходили ходуном, когда он жал руку Бааде. После рукопожатия комендант достал белый платочек и брезгливо вытер ладонь.
— Идите, займите свое рабочее место! — он кивнул на здание сельсовета, украшенное теперь свастикой.
— Да-да! Сейчас же, герр комендант! — Васька торопливо потрусил ко входу в сельсовет, изредка оглядываясь назад, будто не веря, что чудом только что избежал смерти, и Бааде не отдаст приказ пальнуть ему в спину.
— Пусть это будет для вас небольшим уроком, товарищи! — улыбнулся комендант, присаживаясь в штабной автомобиль. Снова заиграл бравурный марш. Запел какой-то немецкий хор. Колонна снова пришла в движение, направляясь к выезду из села.
Толпа медленно и растерянно начала расходиться по сторонам. Не было слышно никаких разговоров, если и говорили, то говорили шепотом, чтоб никто не расслышал, вспоминая, как обошлись с сыном бабки Степаниды. У каждого в душе остался неприятный осадок и звенящее предчувствие чего-то плохого.
— Вот ядрена Матрена! — ругнулся дед Матвей на своей покосившейся лавочке перед домом, попыхивая самосадом. — Под белыми жили, под красными жили, под немцем не было такого!
— Я б этого немца! — зло проговорил Колька, сжав кулаки. — Своими руками задушил бы…Как они сына Степаниды-то, а, Шурка? — он повернулся к сестре, но вместо сестры увидел деда Федьку, стоявшего рядом с приготовленной в руках палкой. Сашка жалась к ногам матери, испуганно всхлипывая.
— А я вот такому герою сейчас, как дам! Как дам! — разошелся дед, хватая Николая за ухо. — Как выдеру, чтоб знал наперед…Тебя, стервец этакий, Митька нашел? — спросил он, больно выкручивая ухо.
— Нашел, дедуля! Нашел! — прокричал Колька, извиваясь всем телом, в крепких руках деда. — Ой, больно-то как!
— Чего передал, а? — ехидно уточнил Федька, накручивая уже алое ухо внуку.
— Передал, чтоб домой спешили. Мамка зовет!
— А ты что, послушался али как? — мучил его дед.
— Мы только собирались, а тут немцы из-за речки! Стрелять по нам, мы в кусты и утекать! Пока дошли, пока…
— Я тебе покажу, как старших не слушать, гадость ты маленькая! — ухо все-таки вывернулось из крепкого дедова захвата, и Колька, что есть силы, рванул через плетень, огородами домой, зная, что строгий, но справедливый дед пока дойдет, следом уже утратит свой запал, считая наказание исполненным.
— Стервец, да и только! — покивал головой укоризненно дед, вслед Николаю, пятки которого засверкали уже в районе тока. — Совсем распустился без отцовского пригляда, глядишь, и эта такая растет! — замахнулся он шутливо на Шурку, которая тут же юркнула за широкие бедра матери. — Бандит, ей богу бандит!
Акулина вяло улыбнулась, вспомнив о муже, которого в марте проводила на фронт. Письма от него доходили редко, а сердце болело, ныло, истомленное в разлуке. И только она знала, как каждую ночь ревела в подушку, молясь на старые образа, спрятанные по углам от бдительного ока главы сельсовета, чтобы остался жив, пусть пораненный, хоть какой, лишь бы живой!
«Резерв ставки…»
3
Март 1942Переполненная станция, на которой стоял их состав, встретила призывников надрывными гудками отправляющихся паровозов, шумом колесных пар и едким запахом сгоревшего угля. На каждом из путей толпились люди. Слышался незнакомый говор, толпились люди. Откуда-то с начала перрона зазвучал надрывный женский плач. Эвакуированные, военные, беженцы — все замерли в ожидании дальнейшей дороги. Кому на запад, кому на восток, а кому и в самое пекло войны, где не считаясь с потерями пытались остановить немца.
Куцая телогрейка не грела. Петр поправил шапку и повернулся к жене, закутанную в теплую шаль и дедов тулуп, завистливо вздохнул, поглаживая ее по плечу. В этом году весна выдалась поздняя. К концу марта только стаял последний снег, оставив после себя расхлябанные, разбитые сотнями машин и телег дороги, сырой ветер, полосовавший лицо не хуже хлесткого кнута и постоянное ощущение сквозняка.
— Ну, будет тебе, Акуля… — он попытался улыбнуться, ободрить, обнять, но все в этот момент выходило как-то неловко и фальшиво, словно между ними, мужем и женой, с момента получения повестки на фронт пролегла невидимая борозда, разделившая их жизнь пополам. Акулина улыбнулась, затопталась на месте, понимая его состояние, испытывая нечто похожее в душе.
— Да, да…Ты береги себя там! — произнесла она, понимая, что говорит ерунду, что надо побежать, обнять, поцеловать, насладиться их встречей, ощущая, что она может быть последней, но что-то внутри нее, какая-то беспочвенная надежда останавливала.
— Детей не балуй! — наказал Петр, посматривая на закрытый сигнал семафора.
— Да куда уж баловать…Война ведь… — согласилась Акулина, чувствуя неловкость за свою излишнюю холодность.
— Подерягин! — окликнули его из забитой солдатами до отказа теплушки. В дверях виднелась чубатая голова лейтенанта Прохора Зубова — совсем молоденького парнишки, только что окончившего пехотные курсу и сразу же посланного за пополнением для вновь формировавшейся где-то под Вологдой 100-й стрелковой дивизии Резерва Ставки. — Прощание закончить! Отбываем! — прокричал лейтенант, махая ему рукой.
Петр затоптался на месте вместе с Акулиной, улыбнулись друг другу, ожидая, что кто-то из них сделает первый шаг. В чуть раскосых черных, как смоль, глазах жены стояли слезы. В сердце мужчины противно заныло, но они так же стояли и смотрели друг на друга в немом ожидании чего-то непонятного, какого-то толчка, который раскроет их души навстречу, сломав защитную скорлупу, надетую каждым из них, дабы не было так больно расставаться.
— Ну, пора! — проговорил он, разворачиваясь к теплушке, широким шагом пересекая узкий перрон. Паровоз уже дал прощальный гудок к отправлению, и вагоны с противным лязгом натянулись на автосцепке.
— Петя! — закричал вдруг Акулина, бросаясь за ним, будто только сейчас поверила в то, что провожает мужа на фронт. — Петя! Петька!
Она побежала за ним, путаясь в длинной юбке, бросилась к нему в объятия. Ощущая его запах,
