— Говори тише, Мерф. И никому ничего не передавай. Ты сделаешь для него что-нибудь?
— Попытаюсь, — неохотно обронил Мерфи. — Но ничего не обещаю. Здесь и так не протолкнуться. Вот для тебя я готов на все. Только прикажи. Сделать?
— Не надо.
— Прекрасно. Сам понимаешь, вопрос чисто риторический. Передай привет Пенни.
— Обязательно.
— А знаешь, Джесс… — начал Мерфи.
— Что?
— Люблю, когда ты звонишь. Ты единственный клиент, который звонит за свой счет.
— Я мот и гуляка, — вздохнул Крейг и, повесив трубку, подумал, что шансов на то, что Мерфи найдет что-нибудь для Эда Бреннера на западном побережье, почти нет.
Он не пошел на премьеру пьесы Бреннера, хотя купил билет. И все потому, что утром того дня ему позвонили из Бостона. Его приятель режиссер Джек Лотон пытался поставить там мюзикл и попросил его приехать в Бостон, поскольку спектакль на грани провала и только он способен посоветовать, что предпринять. Крейг отдал билет Белинде и улетел в Бостон дневным рейсом. До начала вечернего представления он избегал как Лотона, так и всех занятых в спектакле. Хотел увидеть и оценить шоу свежим глазом. Не желал сидеть в зале уже обремененный жалобами продюсеров на режиссера, обличениями режиссера, продюсеров, взаимными обвинениями актеров — словом, обычными людоедскими ритуалами, вызванными неудачей спектакля.
Он не спускал глаз со сцены и чем дальше, тем больше росло в нем чувство жалости. Жалости к драматургам, композитору, певцам и танцорам, солистам и исполнителям вторых ролей, музыкантам и публике. Постановка обошлась в триста пятьдесят тысяч, блестящие таланты трудились несколько лет над сценическим воплощением пьесы, танцоры буквально парили в воздухе, звезды, получившие мировое признание, превзошли себя. И ничего. Эффектные декорации появлялись и исчезали, вакханалия звуков затопила зал, актеры улыбались стоически и безнадежно, бормоча остроты, к которым зрители оставались равнодушными, продюсеры в отчаянии топтались за кулисами. Лотон, сидя в заднем ряду, сорванным, охрипшим голосом диктовал заметки секретарше, и та записывала их в блокнот карандашом, в который был вмонтирован маленький фонарик. И ничего.
Крейг ерзал в кресле, дыша воздухом, отравленным неудачей, умирая от желания встать и уйти, с тоской думая о той минуте, когда люди, собравшиеся в гостиничном номере, спросят: «Ну? Что вы об этом думаете?»
Жиденькие аплодисменты, раздавшиеся, едва занавес опустился, прозвучали как оскорбительная пощечина всем, имевшим отношение к постановке, а застывшие, словно приклеенные, улыбки актеров, выходивших на поклоны, казались гримасами подвергнутых пыткам людей.
Крейг не пошел за кулисы, а вместо этого сразу направился в отель, выпил два стакана виски, чтобы немного подкрепиться перед тяжелым испытанием, и поднялся наверх, где его уже ждал стол, заставленный блюдами с тонкими, как бумага, сандвичами с курицей, бутылками виски. Где его уже ждали измученные, злые мужчины с одутловатыми лицами людей, месяцами не бывающих на свежем воздухе.
Он так и не решился высказать свое мнение, пока в комнате были продюсеры, автор, композитор и театральный художник. У него нет никаких обязательств перед ними. Они ему не нужны. Он приехал сюда по просьбе своего друга — значит, может и подождать, пока они уберутся, прежде чем честно выскажет все. А пока он ограничился несколькими общими замечаниями: сократить тот или иной танцевальный номер, изменить ту или иную арию, иначе осветить любовную сцену. Присутствующие, поняв, что он не скажет ничего существенного, поспешили ретироваться. Последними ушли продюсеры, обозленные коротышки, кипящие наигранной нервной энергией, откровенно грубые с Лотоном и почти не скрывавшие презрения к Крейгу, который, как они считали, тоже их подвел.
— Скорее всего, — заметил Лотон, едва дверь закрылась за людьми, приехавшими в Бостон с радужными надеждами на блестящий успех, — они немедленно примутся названивать дюжине других режиссеров с просьбой приехать и заменить меня.
Лотон, высокий взъерошенный мужчина в очках с толстыми линзами, ужасно страдал от язвы, которая открывалась каждый раз, когда он ставил пьесу, независимо от того, как шли дела. Он не выпускал из рук стакана с молоком и постоянно прикладывался к бутылке с маалоксом.
— Выкладывай, Джесс.
— Думаю, нужно закрываться.
— Неужели так плохо?
— Ты и сам все понимаешь.
— Еще есть время внести поправки, — возразил Лотон, защищаясь.
— Не поможет, Джек. Не трать зря силы. Все равно что стегать дохлую лошадь.
— Господи, — вздохнул Лотон, — просто поразительно, сколько неприятностей может обрушиться сразу на одного человека.
Он был уже немолод, имел на счету больше тридцати постановок, пользовался огромной популярностью, был женат на невероятно богатой женщине — и все же сидел в гостиничном номере, скорчившись от боли, покачивая головой, как генерал, бросивший в бой последние резервы и потерявший за один вечер все.
— Иисусе, — пробормотал он, — хоть бы чертова язва отпустила.
— Джек, — спросил Крейг, — почему бы тебе не плюнуть?
— На спектакль?
— Вообще на все. Ты вгоняешь себя в гроб. Зачем тебе тянуть этот воз?
— Наверное, незачем, — согласился Лотон, очевидно удивляясь собственному признанию.
— И что же?
— А что мне делать? Нежиться на аризонском солнышке в обществе таких же старикашек?
Его передернуло от нового приступа боли. Он судорожно прижал руку к животу.
— Это единственное, что я умею делать. Единственное, что я хочу делать. Пусть хотя бы такой поганый ничтожный кусок дерьма, как сегодняшнее шоу.
— Ты спрашивал мое мнение, — заметил Крейг.
— И ты его высказал, — кивнул Лотон. — Спасибо.
— Я иду спать, — обронил Крейг, вставая. — И тебе советую.
— Разумеется, — почти с раздражением отмахнулся Лотон. — Вот только запишу пару мыслей, пока еще в голове вертятся. Я назначил репетицию на одиннадцать.
Крейг еще не успел выйти, а он уже бросился к сценарию, лихорадочно царапая ручкой на полях, словно мог волшебно преобразить все к одиннадцати часам: сделать шутки забавными, музыку — одухотворенной, танцы — самозабвенными, аплодисменты — оглушительными. Вероятно, Лотон полагал, что даже Бостон его муками и стараниями к концу следующего дня станет совершенно другим городом.
Когда Крейг наутро пришел к себе в офис, Белинда уже успела положить на стол рецензии на пьесу Бреннера. Ему не было нужды их читать. По выражению лица секретарши было ясно: дела хуже некуда. Он все же прочел рецензии и понял, что надежды никакой. Спектакль снимут уже к субботе. Даже в Бостоне было лучше.
В субботу он пошел на заключительное представление. Театр был полупустым, а зрители — в основном контрамарочники. Крейг с облегчением отметил, что Бреннера не было.
Когда поднялся занавес и актеры произнесли первые реплики, его охватило странное чувство, что сейчас произойдет нечто чудесное. Все старались как могли, играли с увлечением, свято веря в ценность и важность слов, которые вложил в их уста драматург. Казалось, они совсем не расстроены оттого, что пьеса позорно провалилась, что критики посчитали ее нудной, что сегодня занавес опустится в последний раз, декорации разберут, огни погаснут, а сами они окажутся на улице в поисках другой работы.
Было
