— Не настолько я современна.
— А почему ты тревожилась?
— Твои письма, — коротко пояснила Энн.
— Что же в них такого?
— Вроде ничего особенного. Ничего странного. Но общий настрой… Не знаю… у меня такое ощущение, что ты недоволен собой и не уверен в том, что делаешь. Даже почерк… — Она осеклась.
— Почерк?
— Выглядит совершенно иным. Не таким четким. Словно ты разучился писать буквы.
— Может, следует отныне печатать письма на машинке? — попытался отшутиться Крейг.
— Все не так просто, — серьезно ответила она. — На факультете психологии есть преподаватель, специалист-графолог, и я показала ему два твоих письма: одно — полученное четыре года назад, а второе…
— Ты хранишь мои старые письма?
Поразительный ребенок! У него не осталось ни одного письма от родителей.
— Естественно! Ну, в общем, тот преподаватель как-то заметил, что зачастую задолго до того, как что-то случится, прежде чем появятся какие-нибудь симптомы или сам человек что-то почувствует, его почерк… вроде того как… предсказывает перемены… болезнь, даже смерть.
Крейг был потрясен ее словами, но постарался этого не показать. Энн всегда была искренней, откровенной девочкой, ничего не скрывала и выпаливала все, что приходило в голову. Он гордился и немного забавлялся этой неумолимой честностью, считая ее неопровержимым доказательством силы духа. Но теперь ему было не до смеха, ибо на этот раз правда оказалась беспощадной.
— И что же этот умник изрек насчет писем твоего папочки? — иронически осведомился он.
— Смейся, смейся! Он сказал, что ты изменился. И изменишься еще больше.
— Надеюсь, к лучшему.
— Нет, — вздохнула она. — Не к лучшему.
— Господи милостивый! Посылаешь своих деток в модный колледж за солидным образованием, а они выходят оттуда с головой, набитой всякими средневековыми суевериями. Интересно, твой графолог и хиромантией занимается?
— Как бы там ни было, — возразила Энн, — я дала себе слово сказать тебе — и сказала. А увидев тебя сегодня, я была потрясена.
— Чем, интересно.
— Ты плохо выглядишь. Очень плохо.
— О, не будь глупышкой, Энн, — рассердился Крейг, хотя был уверен в ее правоте. — Пара бессонных ночей, только и всего.
— Не только, — настаивала она. — И дело не в бессонных ночах. Тут что-то более серьезное. Не знаю, сознавал ты это или нет, но я присматриваюсь к тебе с самого детства. И как бы ты ни пытался скрыть от меня свое настроение, я всегда знала, когда ты злишься или волнуешься, когда болен или напуган…
— А сейчас? — с вызовом бросил он.
— Сейчас… — Она нервным жестом пригладила волосы. — Ты странно выглядишь. Какой-то неухоженный… Да-да, это, пожалуй, лучшее определение. Выглядишь как человек, который скитается по отелям.
— Я действительно живу в отелях. Лучших отелях мира.
— Ты знаешь, о чем я.
Он и в самом деле понимал, что она хочет сказать, но не желал вслух признавать ее правоту. Разве что мысленно.
— Получив твою телеграмму, я решила подготовить речь, — объявила Энн. — И сейчас ее произнесу.
— Лучше полюбуйся пейзажем, Энн, — посоветовал он, — речь произнесешь попозже.
Но она, не обращая на него внимания, сказала:
— Единственное, чего я хочу, — жить с тобой. Заботиться о тебе. Если пожелаешь — в Париже. Или Нью-Йорке. Где угодно. Где скажешь. Не вынесу, если ты превратишься в одинокого старика, а по вечерам будешь уныло жевать свой ужин, как… как отбившийся от стада дряхлый буйвол.
Он невольно рассмеялся, услышав столь оригинальное сравнение.
— Не хочу хвастаться, Энн, но пока я не испытываю недостатка в общении. Кроме того, тебе еще год учиться в колледже…
— Я покончила с образованием, — перебила она. — А образование покончило со мной. По крайней мере этого рода образование. Ни за что не вернусь назад.
— Обсудим это как-нибудь в другой раз, — пообещал Крейг. По правде говоря, после всех лет скитаний мысль об упорядоченной жизни с Энн вдруг показалась весьма привлекательной. Кроме того, выяснилось, что он все еще придерживается старых взглядов, недостойных и постыдно-несовременных, убежденности, что для женщин образование совсем не так уж и важно.
— И еще одно, — добавила Энн. — Тебе следует вернуться к работе. Просто смешно: такой человек, как ты, сидит сложа руки.
— Это не так легко, как кажется. Никто особенно не рвется дать мне работу.
— Тебе?! — недоверчиво вскричала она. — Это тебе? Не может быть!
— Еще как может. Кстати, здесь Мерфи. Поговори-ка с ним о нынешнем состоянии дел в кино.
— Но другие все же снимают картины.
— Другие. Но не твой отец.
— Невыносимо! Ты рассуждаешь как неудачник! Если бы ты только собрался с духом и сделал что-то, вместо того чтобы гордо взирать на все со стороны! Я недавно говорила с Маршей, и она согласна со мной: это пустая, бессмысленная, позорная трата сил и таланта!
Казалось, еще минута, и Энн забьется в истерике. Крейг поспешил ободряюще погладить ее по руке:
— Собственно говоря, я тоже так считаю. Последний год я трудился не покладая рук!
— Ага! — торжествующе воскликнула она. — Вот видишь! С кем?
— Ни с кем. Сам с собой. Писал сценарий. Только что закончил. Кое-кто читает его прямо сейчас.
— А что сказал мистер Мерфи?
— Сказал, что это дерьмо, и посоветовал выбросить.
— Глупый старик! Не стоит его слушать!
— Глупым его никак не назовешь.
— Но ты все-таки сделал по-своему, правда?
— Сценарий я пока не выбросил.
— Можно мне его прочесть?
— Если хочешь.
— Разумеется, хочу. Могу я потом честно сказать, что думаю?
— Естественно.
— Даже если мистер Мерфи прав, — заключила Энн, — и окажется, что сценарий недостаточно хороший, или не слишком кассовый, или что еще им там требуется, ты всегда можешь взяться за что-то другое. То есть на кино свет ведь клином не сошелся! Если хочешь знать, по-моему, ты был бы куда счастливее, если бы навсегда с ним распрощался. Подумай, с какими ужасными людьми тебе приходится общаться! Это такая жестокая, капризная штука: сегодня ты кто-то вроде национального героя, а завтра никто о тебе не вспомнит. А люди, перед которыми ты пресмыкаешься, эта Великая Американская Публика… Боже мой, папочка, да зайди ты в кинотеатр, в любой кинотеатр в субботу, и посмотри, над чем они смеются и плачут… Помню, как много ты работал, как изводил себя до полусмерти, к тому времени, когда фильм был наконец снят. И для кого? Для ста миллионов кретинов!
В негодующей тираде дочери он распознал отзвук собственных мыслей, но это отнюдь его не обрадовало. Особенно неприятно это слово — «пресмыкаться». Одно дело — слышать такое от человека его лет, трудившегося, не раз выигрывавшего и терпевшего поражения на арене беспощадных битв. Иногда, в минуты уныния, невольно усомнишься в плодотворности своих усилий. И совсем другое — выслушивать столь беспощадное суждение из уст неопытного, избалованного ребенка.
— Энн, — попросил он, — не будь так строга к своим соотечественникам-американцам.
— Пусть мои соотечественники-американцы идут… — пробормотала она.
Еще один пункт в повестке дня. Узнать, что случилось с дочерью на ее родине за последние полгода. При следующей встрече.
Крейг поспешил сменить тему.
— С каких это пор тебя волнует моя карьера? — спросил он с
