— Да что угодно! Преподавать, устроиться редактором в издательство. Разве не этим ты занимался почти всю жизнь? Редактировал чужие сценарии. Мог бы сам стать издателем. Переехать в уютный маленький город и открыть собственный театр. Писать мемуары, в конце концов!
— Энн! — укоризненно воскликнул он. — Я, разумеется, стар, но не настолько же!
— Есть тысячи разных вещей, — упрямо настаивала она. — Умнее тебя человека я не знаю. Было бы настоящим преступлением, если бы ты позволил сбросить себя со счетов только потому, что бизнесмены от кино или театра так глупы. Ты ведь не женат на кино. И Моисей никогда не сходил с горы Синай, чтобы провозгласить: «Именем Господа повелеваю: развлекай!»
Крейг рассмеялся:
— Энн, дорогая, ты безбожно смешиваешь две великие религии.
— Я знаю, о чем говорю.
— Может, и так, — признал он. — Может, в твоих словах есть доля правды. А может, и нет. Я отчасти для того и приехал в Канны, чтобы решить, что делать, посмотреть, стоит ли игра свеч.
— И что же ты увидел? — вызывающе бросила она. — Что узнал?
Что он увидел и узнал? Увидел фильмы всех сортов, хорошие и плохие, в основном плохие. Был ввергнут в вихрь карнавального безумия, называемого кинематографом. В залах, на террасах, на пляжах и вечеринках — повсюду обнажалась голая суть этого искусства или индустрии, какого бы названия оно ни заслуживало. Здесь были все: художники и псевдохудожники, бизнесмены и мошенники, покупатели и продавцы, сплетники, шлюхи, порнографы, критики, прилипалы, герои года, неудачники года. И квинтэссенция всего, ради чего затевалась эта суматоха, — фильмы Бергмана и Бюнюэля, чистые и потрясающие.
— Итак, — повторила Энн, — что же ты узнал?
— Боюсь, понял, что я навек опутан паутиной, называемой кино. Как наркоман. Когда я был маленьким, отец часто брал меня в бродвейские театры. Я сидел не шевелясь, ожидая, пока погаснут люстры и зажгутся огни рампы. И все время боялся: а вдруг этого не произойдет и рампа так и не зажжется. Но все шло своим чередом, и всегда наступал великий момент. Я стискивал кулаки от счастья и тревожился за людей, которых увижу на сцене, как только поднимется занавес. Только однажды в жизни я нагрубил отцу. Именно в такую минуту. Не помню, что он мне сказал, бесцеремонно вернув на землю, но я прошипел: «Папа, помолчи, пожалуйста!»
Наверное, он понял, потому что слова больше не сказал, а тут и огни начали медленно гаснуть. А теперь… теперь я ничего подобного в театрах не испытываю. Зато чувство это возвращается каждый раз, когда я покупаю билет в кино. Знаешь, для сорокавосьмилетнего человека совсем неплохо сохранить те же эмоции, что и в далекой молодости. Может, потому я и придумываю для кино всяческие извинения. Пытаюсь разумно объяснить все его омерзительные недостатки, низкопробность, отвращение, с которым я подчас выхожу из зала, убеждая себя, что одна хорошая картина оправдывает сотню плохих. Что игра стоит свеч.
Он не сказал вслух, хотя хорошо знал, что хорошие фильмы не создаются для тех зрителей, которые ходят в кино по субботам. Они снимаются потому, что их нельзя не снимать, потому что они необходимы тем, кто их снимает, совсем как любое произведение искусства. Он знал, что такое муки творчества и то, что Энн именует жестокостью и капризами, то есть неотъемлемой частью процесса, включающего в себя бесконечное лавирование, уговоры, лесть, деньги, критику, беспощадные драки, несправедливость, трату нервов, имеющего конечным результатом безмерное наслаждение плодами рук своих. И даже если ты во всем этом играешь лишь ничтожную роль, все равно разделяешь это наслаждение. Теперь он понял, как эти пять лет наказывал себя, лишая этого наслаждения.
Не доезжая до мыса Антиб, он свернул на прибрежное шоссе.
— Наркоман, — повторил Крейг. — Это уже диагноз. Но довольно обо мне. Позволь мне высказать радость по поводу того, что в семье появился еще один взрослый человек.
Искоса глянув на дочь, он заметил, как она вспыхнула от удовольствия.
— Как насчет тебя? Если не считать того, что ты уже достаточно образованна и собираешься позаботиться обо мне. Каковы твои планы?
Энн пожала плечами:
— Пытаюсь сообразить, как выжить в шкуре взрослого человека. Взрослого по твоему определению. Кроме этого, единственное, в чем я уверена, — замуж пока не собираюсь.
— Что же, многообещающее начало карьеры, — кивнул Крейг.
— Не смейся надо мной! — вскинулась она. — Ты всегда меня дразнишь!
— Дразнят только тех, кого любят, — засмеялся он. — Но если тебе не нравится, больше не буду.
— Не нравится. Не такая я стойкая, чтобы выносить все это.
Он понял, что это упрек. Если двадцатилетняя девушка не обладает достаточной стойкостью, кого винить, как не отца? На отрезке пути между Ниццей и мысом Антиб он узнал о своей дочери много нового, но не слишком обнадеживающего.
Скоро они проедут мимо дома, который он снимал летом сорок девятого, дома, в котором была зачата Энн. Она никогда не приезжала сюда раньше. Интересно, заставят ли ее воспоминания о внутриутробной жизни поднять глаза и заметить высокое белое здание в саду над дорогой?
Энн не подняла глаз.
«Надеюсь, — подумал он, когда дом остался позади, — у нее хотя бы будут в жизни такие же три месяца, какие я провел в то лето с ее матерью».
Глава 11
Они подъехали к отелю как раз в ту минуту, когда Гейл Маккиннон выходила из дверей. Ничего не поделаешь, пришлось познакомить девушек.
— Добро пожаловать в Канны, — сказала она и, отступив на шаг, хладнокровно оглядела Энн.
«Нагло», — подумал Крейг.
— Вижу, семья ваша все хорошеет.
Чтобы положить конец дальнейшей дискуссии о степени совершенства семьи Крейг, он спросил:
— Что нового у Рейнолдса? Он в порядке?
— Насколько мне известно, жив, — небрежно отмахнулась Гейл.
— Вы его не проведали?
— Зачем? — пожала плечами Гейл. — Если он нуждается в помощи, кто-нибудь наведается. Увидимся. — Она обратилась к Энн: — Не гуляйте одна по ночам. Может, вам удастся убедить отца пригласить нас на ужин.
И, едва взглянув на Крейга, ушла, беззаботно размахивая сумкой.
— Какая своеобразная красота, — заметила Энн, входя в вестибюль. — Ты хорошо ее знаешь?
— Познакомились несколько дней назад.
Хоть это по крайней мере правда.
— Она актриса?
— Что-то вроде журналистки. Дай мне паспорт. Его придется оставить у портье.
Он зарегистрировал Энн и пошел за ключом. Портье протянул ему телеграмму. От Констанс.
«БУДУ МАРСЕЛЕ ЗАВТРА УТРОМ. ОСТАНОВЛЮСЬ ОТЕЛЕ СПЛЕНДИД. НАДЕЮСЬ, ПРИДУМАЕШЬ ЧТО-НИБУДЬ РОСКОШНОЕ. ЦЕЛУЮ, К.».
— Что-то важное? — спросила Энн.
— Нет.
Он скомкал телеграмму, сунул в карман и пошел за служащим, который должен был показать Энн ее номер. Управляющий не смог освободить комнату, смежную с «люксом» Крейга, и Энн пришлось поселиться этажом выше. Впрочем, какая разница?
Вместе с ними в лифт вошли толстый коротышка, которого Крейг уже видел раньше, и хорошенькая девушка. Сегодня на
