— Я не говорю ничего такого, чего не знали бы сами французы. Их недостатки — предмет их неизменной гордости.
— Как дети?
— Нормально. С успехом держат равновесие. Один ангелочек и один дьяволенок. Так что все как всегда.
Констанс была замужем дважды: один раз за итальянцем, второй — за англичанином. Мальчик был отпрыском итальянца и к одиннадцати годам имел за плечами уже четыре школы, из которых его неизменно вышвыривали.
— Вчера Джанни опять отправили домой, — с привычным смирением сообщила Констанс. — Едва не устроил групповой секс на уроке рисования.
— Брось, Констанс! Это уже слишком!
Констанс всегда была склонна к преувеличениям.
— Ну, не групповой секс, разумеется. Кажется, пытался выкинуть из окна какую-то очкастую малышку. Утверждает, что она на него глазела. Но так или иначе, все обошлось. Он сможет вернуться в школу денька через два. Похоже, что по окончании семестра Филиппу премируют «Критикой чистого разума». Подсчитали ее ай-кью[6] и теперь говорят, что она в будущем вполне может стать президентом «Ай-Би-Эм».
— Передай, что я привезу ей из Канн синюю матросскую форменку.
— А заодно и мужчину, которого можно обрядить в эту форменку, — посоветовала Констанс, убежденная, что дети, подобно ей самой, просто одержимы сексом. Филиппе было всего девять, и, на взгляд Крейга, она почти не отличалась от его собственных дочерей в этом возрасте. Если, конечно, не обращать внимания на то, что она не встает, когда в комнату входят взрослые, и иногда употребляет заимствованные из материнского лексикона выражения, которые Крейг предпочел бы не слышать из уст ребенка.
— А как твои дела? — поинтересовалась Констанс.
— О’кей.
Гейл Маккиннон вежливо встала и удалилась на балкон, хотя Крейг был уверен, что она слышит каждое слово.
— Кстати, — вспомнила Констанс, — вчера вечером я замолвила за тебя словечко твоему старому приятелю.
— Спасибо. Кто он?
— Я ужинала с Дэвидом Тейчменом. Он всегда звонит мне, когда бывает в Париже.
— Как и десять тысяч других людей, так что в этом он не оригинален.
— Не хочешь же ты, чтобы я ужинала в одиночестве?
— Ни за что.
— Кроме того, ему уже сто лет. Он тоже собирался в Канны. Сказал, что подумывает о создании новой компании. Я намекнула ему, что у тебя наверняка что-то для него найдется. Он пообещал связаться с тобой. Не возражаешь? В худшем случае он просто безвреден.
— Только не повтори это при нем! Он умрет, если услышит нечто подобное.
Дэвид Тейчмен терроризировал Голливуд вот уже более двадцати лет.
— Зато я сделала все, что могла. — Она громко вздохнула прямо в трубку. — Не представляешь, каким ужасным было утро. Я проснулась, пошарила рукой по кровати и сказала: «Чтоб его черти взяли».
— Почему?
— Потому что тебя рядом не было! Ты скучаешь?
— Да.
— Тон у тебя такой, словно говоришь из полицейского участка.
— Что-то в этом роде.
— Не вешай трубку. Мне все ужасно надоело. Ты вчера ел на ужин буйабес?[7]
— Нет.
— Ты тоскуешь по мне?
— Я уже ответил.
— Ничего себе ответ! Любая девушка посчитает его равнодушным.
— Я не хотел, чтобы ты так подумала.
— Жалеешь, что меня с тобой нет?
— Да.
— Назови меня по имени.
— Предпочел бы не делать этого.
— После нашего разговора я паду жертвой мрачных подозрений.
— Не стоит.
— Этот звонок — сплошная зряшная трата денег. Заранее ненавижу завтрашнее утро.
— Почему?
— Потому что опять проснусь, протяну руку, а тебя снова нет.
— Не будь жадюгой.
— Что делать, я очень алчная леди. Когда выставишь из номера всех незваных гостей, перезвони мне, ладно?
— Так и быть.
— Назови меня по имени.
— Надоеда.
На другом конце линии раздался смех и что-то щелкнуло. Констанс отключилась. Крейг повесил трубку. Девушка вернулась с балкона.
— Надеюсь, я вам не помешала, — посетовала она.
— Вовсе нет, — заверил Крейг.
— После звонка у вас вид куда счастливее.
— Да? Не заметил.
— Вы всегда так отвечаете на звонки?
— Как именно?
— «Крейг у телефона».
Он на минуту задумался.
— Да… по-моему. А что?
— Звучит так… так казенно, — протянула девушка. — Ваши друзья не обижаются?
— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно.
— Ненавижу казенщину, — призналась Гейл. — Если бы мне пришлось с утра до вечера сидеть в офисе… — Она выразительно пожала плечами и снова присела к столу. — Как вы оцениваете прочитанное?
— Еще в самом начале карьеры я взял себе за правило никогда не судить о целом по его части, тем более когда работа не закончена.
— Но все же намереваетесь дочитать до конца?
— Да, — кивнул Крейг.
— Обещаю быть спокойной, как тихая звездная ночь.
Она поудобнее устроилась на стуле, откинулась на спинку и скрестила ноги. Крейг заметил, что ступни у нее все-таки чистые, и вспомнил, сколько раз приказывал дочерям не сутулиться. А они все-таки отказывались сесть прямо. Целое поколение с плохой осанкой.
Он снова поднял желтые листочки и стал читать.
«Это интервью Крейг согласился дать Г. М. В гостиной своего «люкса» (за который платит сто долларов в сутки) в отеле «Карлтон», розоватой, напоминающей безвкусно украшенный торт штаб-квартире всех приезжающих на Каннский кинофестиваль VIP-персон. Крейг — высокий, стройный, медлительный костлявый мужчина с седеющими густыми волосами, длинными и небрежно зачесанными назад, ото лба, изборожденного бесчисленными морщинами. Глаза — холодные, светло-серые, глубоко посаженные камешки — бесстрастно взирают на вас сквозь полуопущенные ресницы. Ему сорок восемь, выглядит он на свои годы и производит впечатление стражника, наблюдающего в бойницу на крепостной стене за приближающимися вражескими войсками. Голос, в котором еще чувствуется его родной нью-йоркский выговор, низок и чуть хрипловат. Манеры старомодные, безликие и вежливые. Стиль одежды строго консервативен, особенно для этого города, наводненного крикливо-павлиньими нарядами, как женскими, так и мужскими. Его вполне можно принять за преподавателя литературы Гарвардского университета, проводящего летние каникулы в Мене.[8]
Он некрасив: слишком невыразительные и жесткие черты лица, а рот чересчур тонкий и плотно сжат. В Каннах, где немало собравшихся знаменитостей работали либо на него, либо с ним и где он был тепло встречен, у него, похоже, множество знакомых, но совсем нет друзей. Два из трех вечеров после своего приезда он ужинал один, и в каждом случае неизменно выпивал до еды три мартини и бутылку вина за едой без каких бы то ни было видимых последствий».
Крейг покачал головой и бросил стопку на книжную полку у окна. Три-четыре листочка остались непрочитанными.
— В чем дело? — осведомилась девушка, внимательно за ним наблюдавшая. Он ощущал ее пристальный взгляд даже через темные очки и поэтому старался ничем не выразить своего отношения к статье. — Обнаружили какой-то ляп?
— Нет, просто нахожу главного героя крайне несимпатичным.
— Доберитесь до конца, — посоветовала она, — увидите, как он изменится к лучшему.
Она встала, но не подумала распрямить плечи и по-прежнему некрасиво сутулилась.
— Я оставлю это вам. Представляю, какой напряг — читать что-то под бдительным оком автора.
— Пожалуй, захватите эту штуку с собой, — посоветовал Крейг, взмахом руки показывая на горку бумажных листков. — Я прославился своей рассеянностью. Вечно теряю рукописи.
— Ничего страшного, — заверила она. — У меня осталась копия.
Телефон снова
