— Как мама? — спросил он, направляясь к столику у окна, которое выходило на Тюильри.
— Очень неплохо. Была разочарована твоим отсутствием.
— Как-нибудь в другой раз.
Вместе с плащом Бошер отдал официанту и сверток с альбомом, решив сделать жене сюрприз позже, по возвращении в номер.
— Довольно мрачное местечко, а? — заметил Мастре. — Такое впечатление, что здесь живут привидения.
— Лет сто назад тут наверняка царило веселье, — отозвался Бошер.
Они попросили официанта принести виски, и Бошер вновь ощутил терпкую волну, когда Жинетт с сигаретой наклонилась к щелкнувшей в его руке зажигалке. На лице Мастре был написан — так, во всяком случае, показалось Бошеру — холодный интерес: француз как будто анализировал взаимоотношения сидящих напротив него супругов.
У самой стойки сидели двое внушительных американцев, их голоса создавали басовитый, рокочущий фон, но время от времени отдельные фразы можно было разобрать вполне отчетливо.
— …А с бельгийской делегацией у нас будут проблемы. Настроены они очень скептически и полны подозрений. Причины абсолютно понятны, однако…
— Клод — журналист, — заявила Жинетт, напомнив Бошеру гостеприимную хозяйку, представляющую друг другу своих гостей. — Один из самых известных во Франции. Я и нашла-то его потому, что увидела в газете знакомое имя.
— Поздравляю. В том смысле, что вы — журналист. В детстве я, как и любой мальчишка в Америке, страстно хотел стать репортером. Но работодатели не обращали на меня внимания.
«Значит, она наткнулась на его имя в газете. Я был прав, — подумал Бошер, — она сама позвонила ему, о случайной встрече на улице не может быть и речи».
— По-моему, это я должен вас поздравить, — пожал плечами Мастре. — С тем, что этой работы вы так и не получили. Человека, который принял меня в газету, я считаю временами своим заклятым врагом. — В голосе его прозвучали усталость и разочарование. — К примеру, я никогда не смогу одеть свою жену так, как сейчас выглядит Жинетт. И в отличие от вас шестинедельная туристическая поездка по Европе мне тоже не по карману.
А ведь мужчине очень непросто сделать такое мучительное признание, мелькнуло в голове у Бошера.
— Так вы женаты?
— Навеки.
— У него четверо детей, — вставила Жинетт.
Слишком поспешно, подумал Бошер.
— Пытаюсь собственными силами выправить демографический дисбаланс, доставшийся Франции в наследство от Наполеона, — с иронией улыбнулся Мастре.
— Ты видела его детей? — поинтересовался Бошер.
— Нет, — кратко ответила Жинетт, не вдаваясь в подробности.
После того как официант поставил на столик бокалы, Мастре поднял свой.
— За приятный отдых в приятной стране! — с той же иронией в голосе произнес он. — И за скорое возвращение.
Все выпили. За столом повисло неловкое молчание.
— Что у вас за специализация? — спросил наконец Бошер. — Я имею в виду, есть ли у вас какие-то любимые темы?
— Война и политика. Самые выигрышные.
— Пожалуй. Во всяком случае, вам не приходится сидеть сложа руки.
— Да. У нас полно дураков и скотов, которые просто не дадут бездельничать.
— Что, по-вашему, ожидает Францию? — Бошер принял решение быть вежливым и поддержать разговор: черт побери, нужно же выяснить, для чего Жинетт понадобилось их знакомить.
— Что нас ожидает? Сдается мне, эта фраза стала во Франции чем-то вроде приветствия. Ее слышишь куда чаще, чем «доброе утро» или «как дела». — Мастре пожал плечами. — Ожидают неприятности.
— Неприятности ожидают всех, — заметил Бошер. — И Америку тоже.
— Хотите сказать, — в глазах Мастре прыгала холодная усмешка, — что Америку захлестнет волна насилия и политических убийств? Что там начнется гражданская война?
— Нет. А здесь, вы считаете, это возможно?
— Здесь в известной степени это уже происходит.
— И продолжится?
— Может быть. Только в более явной форме.
— Как же скоро?
— Рано или поздно.
— Это звучит слишком пессимистично.
— Население Франции состоит исключительно из пессимистов. Поживете здесь подольше, сами поймете.
— Но если то, о чем вы говорите, и в самом деле случится, кто победит?
— Силы зла. Не навечно, надеюсь, но на какое-то время. И период этот нужно будет как-то прожить. Удовольствие весьма сомнительное.
— Том, — включилась в разговор Жинетт, внимательно ловившая слова Мастре, — может, я поясню? Клод работает в либеральной газете, и правительство уже несколько раз конфисковывало тиражи из-за его статей про Алжир.
— Если газета с моей статьей поступает в продажу, я начинаю упрекать себя в трусости, — заметил Мастре.
Какое трогательное самодовольство, подумал Бошер. Собеседник нравился ему все меньше и меньше.
— Есть еще один момент, Том, — сказала Жинетт и повернулась к Мастре. — Ты не будешь против, Клод?
— По-твоему, его это заинтересует? К подобным вещам американцы просто не умеют относиться серьезно.
— Я — очень серьезный американец. — Бошер впервые за время разговора позволил себе едва заметную ноту раздражения. — Я от корки до корки прочитываю каждый выпуск журнала «Тайм».
— Вы смеетесь надо мной, но я вас не виню. Сам виноват, — произнес Мастре. — Может, еще немного выпьем?
Бошер сделал знак официанту.
— Что ты собиралась сказать, Жинетт? — На этот раз он сдержал раздражение.
— Про письма и телефонные звонки.
— Какие письма? Какие звонки?
— С угрозами убить меня, — легко бросил Мастре. — Письма приходят обычно на мое имя, а звонят жене. Естественно, она начинает нервничать. Особенно когда к телефону приходится подходить раз пять или шесть в день.
— Кто же их пишет? — Бошер с радостью не поверил бы услышанному, однако в манере речи Мастре было нечто такое, отчего становилось ясно: каждое произнесенное им слово — правда. — Кто звонит?
— Трудно сказать. Шизофреники, старушки, профессиональные острословы, отставные офицеры, наемные убийцы… Имен своих они не называют. Ничего нового, анонимное письмо всегда было излюбленным жанром французской литературы.
— Вы считаете все это серьезным?
— Временами. — Мастре подождал, пока официант удалится от их столика. — Когда чувствую усталость или когда идет дождь, я воспринимаю это всерьез. Во всяком случае, некоторые из них наверняка не шутят.
— Что же вы намерены делать?
— Ничего, — с удивлением ответил Мастре. — А что тут можно сделать?
— Ну хотя бы обратиться в полицию.
— В Америке человек бы тут же пошел в полицию. У нас… — Он сделал большой глоток. — Я не могу похвастаться добрыми отношениями с полицией. Уверен, мою почту читают, а телефон прослушивается. Иногда я замечаю, что за мной следят.
— Какая низость, — проговорил Бошер.
— Мне нравится твой муж, — повернулся Мастре к Жинетт. — Он находит это низостью! Очень по-американски.
— Нечто подобное было и в Америке, и не так в общем-то давно.
— Знаю, знаю. Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто Америка для меня — сказочная страна, которая не подвержена болезням века. И все же у вас, как я сказал, человек первым делом побежал бы в полицию…
— Вы действительно думаете, что вас могут попытаться убить?
Бред какой-то. Что за ерундой они занимаются в отпуске, пронеслось в голове у Бошера. Очень содержательный разговор.
— Может быть, не в данный момент, — бесстрастно ответил Мастре, как человек, рассматривающий проблему, не имеющую к нему никакого отношения. — Но когда заварится каша — почти наверняка.
— И как же она, по-вашему, заварится? — Бошеру было трудно представить, что
