За спиной Бошера слегка скрипнула кровать.
— Четыре миллиона франков, — сказала из постели Жинетт, — это все его сбережения. Больше у него ничего нет.
Бошер молча смотрел на пустые скамейки Тюильри.
— Если не возьмешь их ты, это сделаю я.
Он медленно повернулся к ней от окна:
— Какие глупости ты говоришь!
Жинетт бросила на мужа холодный, полный враждебности взгляд.
— Глупости? Ну еще бы! — Она откинулась на спину и теперь смотрела в потолок. — И все же я поступлю так, как сказала.
— Получится неплохой заголовок: «Супруга нью-йоркского юриста арестована в Париже за попытку незаконного вывоза валюты. Муж заявляет, что ничего не знал о действиях жены».
— Хочешь сказать, что не собираешься помочь Клоду? — Голос Жинетт прозвучал удивительно ровно.
— Хочу сказать, что являюсь законопослушным в общем-то гражданином и, будучи здесь гостем, предпочитаю не обманывать своих хозяев.
— О! Как же здорово быть американцем. И пуританином. Как это удобно!
— Хочу также сказать, что риску должны соответствовать какие-то выгоды.
— Выгод здесь не будет. Соответствия не получится. Просто нужно помочь попавшему в беду человеку.
— В беду попадают многие. Почему мы должны помогать именно этому?
— А ведь он тебе не понравился, так?
— Так. Он самодоволен, любуется собственным умом и излишне покровительственно относится к американцам.
Неожиданно Жинетт рассмеялась.
— Что это с тобой? — спросил Бошер.
— Ты попал в точку. Клод именно такой. Типичный французский интеллектуал. — В номере вновь зазвучал смех. — Обязательно расскажу ему, как ты его раскусил. Он придет в бешенство.
Бошер озадаченно смотрел на жену. Смех ее был абсолютно искренним, и произнесла она совсем не те слова, что обычно говорят женщины о мужчине, который их чем-то привлекает. Но как в таком случае объяснить неуловимую близость этих двоих там, на улице, у входа в отель? Почему Жинетт прямо толкает его помочь Мастре?
Он опустился на край постели.
— Вопрос заключается в том, почему мы должны помочь именно ему.
Несколько мгновений Жинетт лежала неподвижно, положив руки поверх украшенного вышивкой покрывала.
— Потому что он — друг. Этого тебе недостаточно?
— Не совсем.
— Потому что он француз, а я родилась в Париже. Потому что он талантлив, потому что я разделяю его взгляды, потому что люди, которые хотят его убить, вызывают омерзение. Мало?
— Мало.
— Потому что я любила его, — бесцветным голосом сказала Жинетт. — Ты этого ждал?
— Я это предполагал.
— Прошло много лет. Это было во время войны. Для меня он стал первым.
— Сколько раз ты встречалась с ним после того, как вышла за меня?
Не глядя на жену, Бошер напряженно вслушивался в ее голос: не прозвучит ли фальшивая нота? Жинетт никогда не лгала, но ведь до сегодняшнего дня и подобный вопрос не вставал — вопрос, на который ответить правду было в равной мере трудно как женщине, так и мужчине.
— После сорок шестого мы виделись дважды: вчера и сегодня.
— Если прошло столько лет, почему ты решила позвонить ему вчера?
Протянув руку к стоявшему у кровати столику, Жинетт вытащила из пачки сигарету. Бошер автоматически щелкнул зажигалкой. Жинетт откинулась на подушки, выпустила к потолку струю дыма.
— Не знаю. Любопытство, ностальгия, чувство вины. Когда женщина вступает в средний возраст, иногда ей так хочется вернуться назад! Мне подумалось: а вдруг я больше никогда не увижу Париж? Тогда воспоминания о нем необходимо сделать более рельефными… Не знаю. А у тебя не бывало мыслей повидаться со своей первой любовью?
— Нет.
— Что ж, видимо, женщины устроены по-другому. Или хотя бы француженки. Хотя бы я. То, что было после звонка, тебя не беспокоит?
— Нет. — О промелькнувшем на улице секундном ощущении, что наступит день и Жинетт его бросит, уйдет, Бошер решил ей не говорить.
— Мы выпили пива у Дома Инвалидов, в молодости он как-то раз водил меня туда. А через десять минут речь уже шла о политике, о его проблемах, о Швейцарии. О Швейцарии, кстати, первой заговорила я — если в душе ты его уже обвинил.
— Я ни в чем его не обвиняю. Но почему ты вчера не сказала мне ни слова?
— Сначала я решила: перевезу деньги сама, зачем тебя беспокоить? Но сегодня утром поняла, что по отношению к тебе это было бы нечестно, что вам с Клодом лучше обсудить проблему вместе. Хотя бы здесь я оказалась права? — Жинетт требовательно посмотрела в лицо мужа.
— Да.
— Я не предполагала, что ты можешь быть столь суровым. И с ним ты держался совсем не так, как всегда. Обычно ты очень любезен с новыми знакомыми, а тут моментально настроился против.
— Это правда. — В подробности Бошер вдаваться не стал. — Имей в виду, Жинетт, ты не обязана мне ничего рассказывать, если не хочешь.
— Но я хочу — хочу, чтобы ты понял, почему я должна помочь ему, пока есть возможность. Хочу, чтобы ты понял его. Хочу, чтоб ты понял меня.
— Тебе кажется, я не понимаю?
— Не до конца. Мы так сдержанны друг с другом, так вежливы, так боимся сказать слово, которое может не понравиться другому…
— Это плохо? Я привык думать, что отчасти поэтому наш брак оказался в общем-то счастливым.
— Счастливым, — повторила Жинетт. — А какой брак может считаться счастливым?
— К чему ты клонишь?
— Не знаю, — безразлично ответила Жинетт — Ни к чему. Может, заела тоска по дому, только где он, мой дом? Может, не стоило приезжать в Париж. Может, из-за того, что помню себя здесь девчонкой, я и сейчас поступаю как девчонка, хотя давно стала респектабельной американской матроной. Я ведь и в самом деле выгляжу респектабельной матроной, а, Том?
— Нет.
— Иду по улице и забываю, кто я, сколько мне лет, забываю об американском паспорте. Мне опять восемнадцать, на площадях люди в мышиного цвета форме, и я не могу понять, влюблена или нет, — так безумно счастлива. Не удивляйся. Конечно же, я была счастливой не потому, что шла война и улицы заполняли немецкие солдаты. Я была счастливой из-за своих восемнадцати лет. Война тоже не одного цвета, даже в оккупированной стране. Пожалуйста, возьми меня за руку. — Жинетт протянула ему ладонь, и Бошер накрыл ее длинные холодные пальцы своими, ощутив тонкую полоску обручального кольца. — Мы ни разу не исповедовались друг другу. Время от времени браку необходима исповедь, а мы бежали от нее. Не нужно пугаться, Том. Ни потрясений, ни скандалов не будет. До тебя у меня был только Клод. Вряд ли я соответствую бытующему в Штатах представлению о настоящей француженке. Что-нибудь в моем рассказе тебя удивило?
— Нет.
С
