— Как заварится? — Мастре задумчиво смотрел в полумрак бара, словно подбирая слова, чтобы описать картину открывающегося перед городом будущего. — Не считая себя провидцем, могу только предполагать. Все будет зависеть от де Голля. От состояния его здоровья — физического и политического. От его способности выжить. Сейчас в стране некоторое потепление, мы называем его detente. Заговорщики выжидают. Палачи и убийцы в тени. Но если генерал вдруг сдаст — возраст, излишняя уверенность в собственных силах, обычный промах, — то развитие событий не заставит себя ждать.
— Каких событий?
— Скажем, мятеж наших войск в Алжире. Потом десант захватит аэродромы уже здесь, в различных районах страны начнут действовать вооруженные и хорошо подготовленные отряды коммандос. В их руках окажутся местные органы власти, радио— и телестанции, будут брошены в тюрьмы или тайно казнены некоторые наиболее влиятельные политики. Словом, все как обычно. Никакого секрета в этом нет. Нерешенным остается только вопрос времени.
— Ты веришь в это? — повернулся Бошер к жене.
— Да.
— Другие твои друзья рассуждают так же?
— Почти все — да.
— А вы? — Он посмотрел в глаза Мастре. — Что вы сами собираетесь делать в подобной ситуации?
— Предложу свои услуги правительству. Если оно, конечно, еще будет существовать, а меня куда-нибудь не упрячут.
— Господи, — вздохнул Бошер, — нелегко быть французом.
— Временами в этом есть кое-какие плюсы.
— Хорошо. — Он вновь повернулся к Жинетт. — В курс дела вы меня ввели. Не понимаю только зачем? Для чего мне пришлось все это выслушать?
Жинетт и Мастре обменялись взглядами. Бошер вновь почувствовал себя посторонним, чужаком.
— Позволь мне объяснить, дорогая. — Легонько коснувшись руки Жинетт, Мастре поднес к губам бокал, как оратор, которому нужно выдержать паузу. — Мистер Бошер, ваша супруга высказала любезное предположение, что вы согласитесь оказать мне помощь… — Он смолк, ожидая вопроса, но его собеседник молчал. — Суть дела, к сожалению, заключается в деньгах.
О боже, подумал Бошер, сколько ненужной болтовни ради того, чтобы попросить взаймы! Очень жаль, что Жинетт потребовалось такое долгое вступление. На лице его все явственнее читался отказ.
— Если в стране начнется заваруха, — отведя взгляд в сторону, продолжал Мастре, — а я почти уверен, что так и произойдет, мне скорее всего придется покинуть Францию. Или по меньшей мере моей жене и детям. В любом случае я чувствовал бы себя значительно увереннее, располагая определенной суммой в зарубежном банке. Счетом где-нибудь в Швейцарии можно было бы пользоваться без особых формальностей…
— Я сказала Клоду, что в четверг мы выезжаем в Женеву. — В голосе жены Бошеру послышался вызов. — Нам не составило бы никакого труда…
— Буду говорить прямо. Ты обещала своему другу деньги на… — Увидев вытянувшееся от изумления лицо Мастре, Бошер прервал фразу. — Я что-нибудь неверно понял?
— Именно так. — Мастре выглядел рассерженным и смущенным одновременно. — Я вовсе не собирался просить у вас взаймы. У человека, которого вижу впервые в жизни, я не взял бы и ста франков.
— Жинетт, говори лучше ты, — попросил Бошер.
— Подданные республики Франция не имеют права вывозить деньги за пределы страны, — четко пояснила мужу Жинетт. — Разрешенная к вывозу сумма просто смехотворна. И поскольку мы все равно едем в Швейцарию, я посчитала, что нам будет очень легко оказать Клоду эту услугу.
— Если я не ошибаюсь, вывозить из Франции крупные суммы не может никто, в том числе и американцы.
— Предел — двести пятьдесят новых франков, — сообщил Мастре.
— Но американцев на таможне не беспокоят, — вставила Жинетт. — Им даже чемоданы открывать не приходится. На вопрос: «Сколько везете с собой наличных денег?» — человек отвечает: «Что-то около сотни», — и все, он свободен.
— Но формально это нарушение закона, — упрямо заметил Бошер.
— Формально! — с пренебрежением повторила Жинетт. — Кому какая разница?
— Прошу вас, друзья… — Мастре умиротворяюще поднял руки. — Зачем ссориться? Если у вас есть хоть малейшие сомнения, я прекрасно все пойму…
— Позвольте задать вам вопрос, мистер Мастре. Допустим, мы с Жинетт сейчас дома, допустим, она вам не звонила. Что бы вы стали делать?
Журналист на мгновение задумался.
— Наверное, попробовал бы обратиться к кому-нибудь другому, — медленно ответил он, осторожно подбирая слова. — Но это было бы очень… очень непросто. Я уже говорил, что время от времени замечаю за собой слежку. С такой просьбой можно прийти только к самому близкому человеку, к другу, чьи взаимоотношения со мной властям кажутся достаточно компрометирующими. На него падут подозрения, особенно если он соберется выехать за границу. А ведь при выезде каждый француз подвергается досмотру, ему задают массу вопросов. Во времена, которые грядут, вся процедура будет походить на допрос с пристрастием. — Мастре слабо улыбнулся. — Мне бы очень не хотелось подвергать таким испытаниям своих друзей. Но и вас ничто не обязывает идти мне навстречу. Человек, которому грозит опасность, который нуждается в помощи, всегда предстает в глазах людей жутким занудой. Стоит вспомнить хотя бы о беженцах во время войны — как они всех раздражали! — Он помахал рукой официанту. — Был бы весьма признателен, если бы вы позволили мне расплатиться.
— Одну минуту, — не обратив внимания на последние слова Мастре, произнес Бошер. — Какую сумму вы рассчитывали переправить с нашей помощью в Швейцарию?
— Четыре миллиона франков. Старых, конечно.
— Это всего около восьми тысяч долларов, Том, — подсказала Жинетт.
— Знаю. — Взяв, несмотря на протесты Мастре, протянутый официантом счет, Бошер отсчитал банкноты и встал. — Дайте мне время подумать и переговорить на эту тему с Жинетт. Телефон ваш у нее есть. Завтра она вам позвонит.
— Если вы не будете против, я свяжусь с вами сам. Чем меньше раздается у меня звонков, тем спокойнее…
— …в Африке, к примеру, — послышался от стойки бара низкий голос американца, — старая система денежных подарков рушится на глазах. Но никто пока не придумал ничего лучшего…
Следом за Жинетт и Мастре Бошер вышел из бара, миновал по-прежнему занятых чаем пожилых дам с их меховыми накидками, пушистыми пуделями и вазочками с пирожными. Для благородных седых буклей не существовало ни заговоров, ни тайного передвижения войск, ни уличных боев. Увешанные драгоценностями — наградами за былые победы — старушки были неподвластны надвигающимся мрачным переменам. Пугающие пророчества Мастре прозвучали бы для них как беспомощный лепет ребенка, которому приснился дурной сон.
В вестибюле отеля Мастре галантно поцеловал руку Жинетт, наклонил слегка голову, прощаясь с Бошером, и направился к выходу. Уж слишком опущены у него плечи, подумал Бошер, да и походка для человека его лет чересчур тяжелая и безвольная. На сердцееда и дамского угодника журналист не походил. Но когда Бошер повернулся к Жинетт, в ее устремленных на уходящего глазах что-то промелькнуло. Желание? Жалость? Он не знал.
В молчании супруги поднялись в номер. Ощущение праздника, которое оба испытывали с момента приезда в Париж, куда-то ушло. В ярком свете электрических ламп
