Он забрёл в бабушкин фруктовый сад, где на земле валялись яблоки и груши, и на секундочку подумал: «Как жаль! Мне не съесть и половины. Надо бы…» Но тут же забыл, о чём хотел подумать дальше, зачарованный одиночеством и тишиной.
Лунный свет, падавший между стволами, принадлежал ему одному, хемуль влюбился в прекраснейшие деревья, он плёл венки из листьев и вешал их себе на шею. В ту первую ночь он не мог сомкнуть глаз.
Утром зазвонил старый колокольчик на калитке. Хемуль заволновался. Кто-то хочет войти, кому-то от него что-то нужно! Хемуль незаметно залез в кусты под стеной и притаился. Колокольчик зазвонил опять. Хемуль вытянул шею и увидел, что у калитки стоит совсем маленький хомса.
— Уходи! — испуганно закричал хемуль. — Это частные владения. Я здесь живу.
— Знаю, — ответил маленький хомса. — Хемули прислали тебе обед.
— О… надо же… как мило с их стороны, — немного успокоился хемуль.
Он отпер калитку, слегка приоткрыл её и взял корзинку с едой. Потом закрыл. Хомса так и стоял, не сводя с него глаз. Оба молчали.
— Ну, как вообще дела? — нетерпеливо спросил хемуль. Он переминался с ноги на ногу, мечтая поскорее вернуться в парк.
— Плохо, — честно ответил хомса. — Нам всем очень плохо. Малышам то есть. У нас больше нет парка аттракционов. Мы всё время грустим.
— О, — сказал хемуль, вперясь в землю. Он не хотел, чтобы его вынуждали думать о чём-то печальном, но он так привык слушать других, что не мог просто уйти.
— Тебе, наверное, тоже грустно, — сочувственно сказал хомса. — Ведь ты компостировал билеты. Если к тебе подходил кто-то совсем маленький, чумазый и несчастный, ты не пробивал билет, а щёлкал щипцами в воздухе! И разрешал кататься по одному билету два или даже три раза!
— Просто у меня зрение слабовато, — объяснил хемуль. — Ты домой не собираешься?
Хомса кивнул, но не ушёл. Он шагнул к калитке и сунул нос между прутьями.
— Дяденька, — прошептал он. — У нас есть тайна.
Хемуль в ужасе отшатнулся — он не любил чужие тайны и признания.
Но хомса взволнованно продолжал:
— Мы почти всё спасли. Он в сарае у Филифьонки. Не представляешь, как нам пришлось покорпеть: мы спасали, спасали — ночью, тайком от всех, вылавливали из воды, снимали с деревьев, сушили, чинили и старались сделать его как можно красивее!
— Ты о чём? — не понял хемуль.
— О парке аттракционов, конечно! — воскликнул хомса. — Мы столько всего нашли, столько отдельных частей уцелело! Ну разве это не здорово?! Может, хемули соединят все части вместе, и ты сможешь снова компостировать билеты.
— О, — тихо сказал хемуль и поставил корзинку на землю.
— Классно, правда? Вот ты, наверное, удивился! — добавил хомса, рассмеялся, помахал и исчез.
На следующее утро хемуль ждал у калитки, взволнованно переступая с ноги на ногу, и когда появился хомса с корзинкой, хемуль закричал:
— Ну? Как?
— Они не захотели. — Хомса был раздавлен. — Они решили построить каток. А большинство из нас зимой впадает в спячку, да и где нам взять коньки…
— Какая жалость! — радостно воскликнул хемуль.
Хомса не ответил, слишком он был огорчён. Он просто поставил корзинку на землю и ушёл восвояси.
«Бедные дети, — подумал хемуль. — Ох-ох». И стал размышлять о шалаше, который он решил построить на руинах бабушкиного дома.
Хемуль строил весь день и страшно радовался. Он возился, пока не стемнело и уже ничего нельзя было разглядеть, уснул измождённый и счастливый и долго спал на следующее утро.
Когда он вышел к калитке за едой, хомсы уже не было. На крышке корзинки лежало письмо, подписанное кучей детей. «Дорогой дяденька из парка аттракционов, — прочёл хемуль. — Всё это — тебе, потому что ты добрый и, может быть, ты как-нибудь пустишь нас к себе поиграть, потому что ты нам нравишься».
Хемуль ничего не понял, но в животе у него заворочалось ужасное предчувствие.
А потом он увидел. За калиткой дети сложили то, что осталось от парка и что им удалось подобрать. А такого было немало. Всё по большей части поломано и собрано не так, как надо. Странное зрелище — словно все эти предметы лишились своего смысла. Потерянный, но яркий мир дерева, шёлка, стальной проволоки, бумаги и ржавого железа. Мир этот с грустью и надеждой взирал на хемуля, а хемуль в панике смотрел на него.
Не выдержав, хемуль сбежал в парк, где продолжил строить свою хижину отшельника.
Хемуль строил, строил, но ничего не получалось. Он работал нетерпеливо, мысли его витали далеко, и вдруг крыша обрушилась и шалаш схлопнулся.
— Ну нет же, — сказал хемуль. — Я не хочу. Я только-только научился говорить «нет». Я пенсионер. Я делаю, что мне нравится. И, кроме этого, ничего делать не желаю.
Он повторил эти слова несколько раз, с каждым разом всё более грозно. Потом встал, прошёл через парк, отпер калитку и начал затаскивать благословенный хлам внутрь.
Дети сидели на высокой полуразрушенной стене, окружавшей хемулев парк. Как воробьи, только молча.
Иногда кто-нибудь из них шёпотом спрашивал:
— Что он сейчас делает?
— Тсс, — шептал другой. — Он не хочет разговаривать.
Хемуль развесил на ветках фонари и бумажные розочки, а всё поломанное прислонил к деревьям повреждённой стороной внутрь. Сейчас он возился с тем, что когда-то было каруселью. Детали не подходили друг к другу, половины не хватало.
— Ничего не получится! — разозлившись, крикнул хемуль. — Только посмотрите! Сплошной хлам и мусор! Нет!!! Вам сюда нельзя, мне не нужна ваша помощь!
По стене пробежал шелест ободрения и сочувствия, но никто ничего не сказал.
Хемуль пытался построить из карусели дом. Он составил лошадок в траву, лебедей опустил в воду, остальное перевернул вверх дном и взялся за дело так усердно, что
