«Сегодня она ещё тревожнее, чем обычно», — подумала Гафса и сняла перчатки (ибо она была настоящей дамой), а вслух сказала:
— Ну конечно. Вы совершенно правы, фру Филифьонка.
Дамы сели за стол, и от счастья, что она не одна, Филифьонка говорила без умолку и пролила чай на скатерть.
Гафса нахваливала печенье, и сахарницу, и всё, что попадалось ей на глаза. Только о цветах ничего не сказала. Гафса была хорошо воспитана. Ведь кто угодно заметил бы, что злобный дикий куст не сочетается с чайным сервизом.
Скоро Филифьонка умолкла, а поскольку Гафса тоже ничего не говорила, в комнате повисла тишина.
Вдруг солнечный свет на скатерти потух. Громадные угрюмые окна заволокло тучами, и дамы услышали отдалённый шум ветра с моря. Как шёпот.
— Фру Филифьонка, вы, кажется, постирали коврик? — вежливо поинтересовалась Гафса.
— Да, ведь говорят, морская вода идеально подходит для ковриков, — ответила Филифьонка. — Краски не линяют, и запах потом такой свежий…
«Надо, чтобы Гафса поняла, — думала она. — Надо, чтобы хоть кто-нибудь понял, как мне страшно. Понял и сказал: ну конечно, я отлично тебя понимаю. Или так: милая, ну чего ты боишься? В такой погожий летний день! Что угодно, лишь бы что-нибудь сказали».
— Это печенье я испекла по бабушкиному рецепту, — сказала Филифьонка. И, перегнувшись через стол, прошептала: — Такое затишье неестественно. Оно не к добру. Гафса, голубушка, поверьте, мы так ничтожны с этим нашим печеньем, ковриками и другими важными, вы понимаете, очень важными вещами, существованию которых всегда угрожает неумолимый рок…
— О… — смутившись, ответила Гафса.
— Да-да, неумолимый рок, — торопливо продолжила Филифьонка. — Непостижимый, глухой к мольбам, вопросам и доводам. Мелькнув за чёрным стеклом, далеко на дороге, на горизонте в море, он растёт, растёт и является нам, когда уже слишком поздно. Вы, Гафса, никогда об этом не думали? Ну скажите, что вам знакомо это чувство. Прошу вас, скажите, что знакомо.
Раскрасневшаяся Гафса крутила и крутила в руках сахарницу, уже сто раз пожалев, что пришла.
— В это время, ближе к концу лета, случаются порой нешуточные штормы, — осторожно проговорила она наконец.
Филифьонка разочарованно замолчала и замкнулась. Гафса подождала немного, а потом продолжила, слегка раздражённо:
— В эту пятницу я вывешивала бельё на просушку — и, поверите ли, до самой калитки бежала за своей лучшей наволочкой, такой был ветер. А каким средством для стирки вы пользуетесь, фру Филифьонка?
— Не помню, — ответила Филифьонка и вдруг почувствовала ужасную усталость оттого, что Гафса даже не попыталась её понять. — Хотите ещё чаю?
— Нет, спасибо, — сказала Гафса. — Было чрезвычайно приятно к вам заглянуть. Но боюсь, мне пора потихоньку возвращаться домой.
— Конечно-конечно, — ответила Филифьонка. — Понимаю.
Небо над морем почернело, у берегов ворчали волны.
В комнате было мрачновато, но если бы Филифьонка зажгла лампу уже сейчас, Гафса решила бы, что ей страшно, сидеть же без света было неприятно. Острый носик Гафсы сморщился сильнее обычного, казалось, ей тут не по себе. Но Филифьонка не встала проводить её, она сидела неподвижно, ничего не говоря, и только крошила глазированное печенье на маленькие кусочки.
«Какая неловкость», — подумала Гафса и, незаметно взяв с комода свою сумочку, сунула её под мышку. Зюйд-вест усиливался.
— Вы говорили о ветре, — внезапно сказала Филифьонка. — О ветре, который унёс ваше бельё. Я же говорю о циклонах. О тайфунах, дорогая Гафса. О торнадо, смерчах, цунами и песчаных бурях… О наводнениях, уносящих дома… Но в первую очередь я говорю о себе, хотя знаю, что это неприлично. Я знаю, что грядёт хаос. Я всё время об этом думаю. Даже когда стираю свой половик. Вы меня понимаете? Вы испытываете что-то подобное?
— Можно добавить уксус, — сказала Гафса, глядя в свою чашку. — Чтобы тканые половики не линяли, можно добавить в воду для полоскания немного уксуса.
И тогда Филифьонка не на шутку разозлилась, что было очень на неё не похоже. Ей нестерпимо захотелось как-то задеть Гафсу, и она сделала первое, что пришло ей в голову: указав на страшненький куст, закричала:
— Посмотрите! Какой красивый цветок! И так прекрасно сочетается с сервизом!
И тогда Гафса тоже разозлилась. И тоже почувствовала ужасную усталость. Вскочив со стула, она воскликнула:
— Вовсе нет! Ваш цветок слишком нелепый, колючий, броский и вызывающий, он никак, ну никак не подходит для чаепития!
Дамы попрощались, Филифьонка закрыла дверь и вернулась в гостиную, огорчённая и разочарованная. Чаепитие не удалось. Серый колючий куст, усыпанный тёмно-красными цветами, стоял посреди стола. Вдруг Филифьонке подумалось, что дело не в цветах, что на самом деле во всём виноват сервиз, который вообще ни с чем не сочетается.
Она поставила куст на подоконник.
Море переменилось. Вода посерела, волны обнажали белые зубы и злобно клацали ими у берега. Небо было красноватое и тяжёлое.
Филифьонка долго-долго стояла у окна и слушала разгулявшийся ветер.
Вдруг зазвонил телефон.
— Фру Филифьонка? — осторожно спросил Гафсин голос на другом конце.
— Ну конечно, это я, — ответила Филифьонка. — Здесь, кроме меня, никто не живёт. Вы благополучно добрались до дома?
— Да-да, — сказала Гафса. — Похоже, опять поднимается ветер. — Гафса немного помолчала, а потом добродушно продолжила: — Фру Филифьонка? Все эти ужасы, о которых вы рассказывали… Они с вами часто случаются?
— Нет, — ответила Филифьонка.
— То есть только иногда?
— Вообще-то, ещё ни разу не случались, — сказала Филифьонка. — Просто чувство такое.
— О, — сказала Гафса. — Честно говоря, я просто хотела поблагодарить вас за чай. Значит, с вами никогда ничего такого не случалось?
— Нет, — ответила Филифьонка. — Спасибо за звонок. Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Я тоже, — сказала Гафса и повесила трубку.
Филифьонка посидела немного, ёжась от холода и поглядывая на телефон.
«Скоро почернеет в окнах, — подумала
