Я пригладила локоны, расправила кружевной воротничок и дернула за колокольчик, позвав лакея; он и еще один слуга отнесли меня в кресле в мою комнату. Вышли мы не через парадную дверь, как обычно, а через задние комнаты, что под дозорной башней, и там, в коридоре, я увидела Фрэнка Пенроуза, кузена и помощника управляющего моего зятя. Он оживленно беседовал с молодым господином, примерно такого же, как и он, возраста, с желтовато-бледным цветом лица и выдающимся подбородком, – похоже, тот рассказывал ему историю своей жизни.
– Позвольте представить вам мистера Ашли, госпожа Онор, – произнес Фрэнк своим обычным слащавым тоном. – Он оставил своего ученика отдыхать в вашей комнате. Мы с мистером Ашли хотим выпить чего-нибудь прохладительного.
Мистер Ашли кивнул и щелкнул каблуками.
– Сэр Ричард говорил мне, что вы крестная молодого человека, сударыня, и что отныне я должен буду подчиняться вам. Это, разумеется, не совсем отвечает общепринятым нормам, но я попытаюсь приспособиться к обстоятельствам.
«Ты всего лишь претенциозный дурак, вряд ли мы найдем с тобой общий язык», – подумала я про себя, но вслух сказала:
– Прошу вас, мистер Ашли, ничего не меняйте в своих привычках и поступайте так, как если бы вы находились в Баклэнде. Я ни во что не собираюсь вмешиваться и буду следить за тем, чтобы мальчику здесь было хорошо.
Я оставила их кланяющимися и рассыпающимися в любезностях, хотя знала, что они с удовольствием разорвали бы меня на части, как только я повернусь к ним спиной. Наконец меня внесли в ту часть дома, что над воротами.
Навстречу мне шла Мэтти, неся тазик с водой и переброшенные через руку бинты.
– Рана серьезная? – спросила я.
Она поджала губы, выражая явное недовольство случившимся.
– Слишком напуган, а так ничего особенного, – ответила она. – Если вы посмотрите на него слишком строго, он упадет в обморок.
В комнате слуги опустили кресло на пол и удалились, закрыв за собой дверь. Сжавшись в комок, он сидел в кресле перед камином. Крохотный человечек с огромными черными глазами и темными локонами. Повязка на голове только подчеркивала его бледность. Он с тревогой смотрел на меня, не переставая грызть ногти.
– Тебе лучше? – тихо промолвила я.
Какое-то время он молча смотрел на меня, затем, сделав странное движение головой, произнес:
– Он уехал?
– Кто? – спросила я.
– Мой отец.
– Да. Ускакал в Лонстон вместе с твоим кузеном.
Он задумался.
– Когда он вернется?
– Он не вернется. Завтра или послезавтра он должен присутствовать на военном совете в Окгемптоне. Ты пока останешься здесь. Разве он не сказал тебе, кто я такая?
– Я думаю, что ты, наверное, Онор. Он говорил мне, что я буду с одной очень красивой дамой. Почему ты сидишь в этом кресле?
– Потому что не могу ходить. Я калека.
– Это больно?
– Нет. Не очень. Я уже привыкла. Ты сильно ушибся?
Он осторожно потрогал повязку.
– Кровоточит, – признался он. – Под бинтами кровь.
– Пустяки. Это скоро пройдет.
– Я не буду снимать повязку, а то опять пойдет кровь. Прикажи служанке, которая промывала рану, чтобы не снимала повязку.
– Хорошо, – ответила я. – Я ей скажу.
Я взяла кусок ткани и принялась вышивать, дабы он не думал, что я наблюдаю за ним, и привык к моему присутствию.
– Моя мама тоже занималась вышиванием, – произнес он после продолжительной паузы. – Она вышила оленей, бегущих в лесной чаще.
– Очень красиво, – отозвалась я.
– Она сделала три накидки для кресел, – продолжал он. – В Фитцфорде они всем очень понравились. Ты, наверное, никогда не была в Фитцфорде?
– Нет, Дик.
– У мамы было много друзей, но я никогда не слышал, чтобы она говорила о тебе.
– Я не знакома с твоей мамой, Дик. Я знакома только с твоим отцом.
– Он тебе нравится?
Вопрос прозвучал резко, в голосе сквозило недоверие.
– Почему ты спрашиваешь? – Я попыталась уйти от ответа.
– Потому что мне он не нравится. Я его ненавижу. Хочу, чтобы его убили в бою.
Я взглянула на него – он впился зубами в тыльную часть своей кисти.
– За что же ты его ненавидишь? – спросила я спокойно.
– Он дьявол, вот за что. Он пытался убить мою мать. Хотел обворовать ее, а потом убить.
– Откуда ты это взял?
– Мама мне сказала.
– Ты ее очень любишь?
– Не знаю. Наверное. Она была красивой. Красивее, чем ты. Сейчас она с моей сестрой в Лондоне. Жаль, что я не могу к ней поехать.
– Наверняка ты сможешь к ней вернуться, когда закончится война.
– Я бы давно уже сбежал, но Лондон так далеко, и я боюсь попасть в плен. Сейчас везде идут бои. В Баклэнде только и говорят что о войне. Я хочу тебе кое в чем признаться.
– В чем же?
– На прошлой неделе я видел раненого. Его внесли в дом на носилках. Он истекал кровью.
Меня озадачило, как он это сказал: он был так застенчив в обращении.
– А что, ты так боишься вида крови? – спросила я.
Краска ударила ему в лицо, бледные щеки зарделись.
– Я не испугался, – быстро проговорил он.
– Верю, но тебе это неприятно. Мне тоже. Но я не боюсь смотреть, как она течет.
– Я не могу ее видеть, – сказал он, немного помолчав. – Я всегда был таким, с самого детства. Я не виноват.
– Может, ты испугался, когда был совсем маленьким?
– Так же считает и моя мама. Она рассказывала, что однажды, когда я был у нее на руках, в комнату вбежал отец, накричал на нее и ударил по лицу, и у нее пошла кровь. Кровь потекла по моим рукам. Я этого не помню, но именно так все и было.
Жалость охватила меня, и я впала в уныние, однако постаралась скрыть это от него.
– Не будем больше говорить об этом, Дик, пока ты сам не захочешь. Что мы еще можем обсудить?
– Расскажи, что ты делала, когда была такой, как я. Как выглядела, что говорила? У тебя были братья и сестры?
И тогда я сочинила целую историю о своем прошлом, чтобы она заставила его забыть свою. Он сидел и слушал, не сводя с меня глаз, и, когда вернулась Мэтти с прохладительными напитками, он уже был так спокоен, что начал даже болтать с ней и с интересом поглядывать на пирожки. Они быстро исчезли все до одного, пока я разглядывала мелкие черты его лица, совсем не похожего на отцовское, и его темные локоны. Затем я стала читать вслух. Свернувшись калачиком, он лег на полу рядом с моим креслом, словно собачонка, нашедшая друзей в чужом доме, а когда я закрыла книгу, он поднял голову и улыбнулся мне, и тут впервые на его лице проступили не материнские, а отцовские черты: это была улыбка Ричарда.
Глава 14
С этого дня Дик стал моей тенью. Он приходил рано, когда мне приносили завтрак,
