В столовой он садился рядом со мной и вносил табуретку в галерею, когда я выезжала туда после обеда; говорил он мало, все больше наблюдал и всюду преследовал меня, точно маленькое привидение.
– Почему бы тебе не пойти и не поиграть в парке? – спросила я. – Или попроси мистера Ашли свозить тебя в Придмут. Там на пляже попадаются красивые раковины, а когда тепло, можно искупаться, если будет желание. А еще в конюшне есть лошадка, на которой ты мог бы покататься верхом.
– Лучше я останусь с тобой, – ответил он.
Переубедить его было невозможно. Это не удавалось даже Элис, чей авторитет у детей был очень велик. Он мотал головой и усаживался на табурет позади меня.
– Он воспылал к вам любовью, сударыня, – говорил наставник, радуясь в глубине души, что у него самого поубавилось забот. – Ко мне он никогда не проявлял такого интереса.
– Он твое завоевание, – заметил как-то Джон. – Ты больше не сможешь от него избавиться. Бедная Онор! Такая обуза до конца жизни!
Но это меня не волновало. Дик со мной счастлив, и это главное, а если мне еще удастся наделить это бедное одинокое сердечко хоть каким-то чувством уверенности, я буду знать, что потратила время не зря. Между тем приходившие вести были одна хуже другой, а через пять дней после приезда Дика из Фоя нам сообщили, что Эссекс вошел в Тависток и что осада Плимута снята. Ричард уводил свои войска из Солташа, Маунт-Стампфорда и Плимптона, отступая к берегам Теймара.
В тот вечер в Тайуордрете местная знать собралась на совет. Председательствовал мой зять. Единогласно было решено собрать как можно больше людей, оружия и боеприпасов и направить все это в Лонстон, чтобы оказать помощь в обороне графства.
Эта новость привела нас всех в ужас, и буквально на следующее утро начались приготовления к отъезду. Все мужчины имения, годные к службе и умевшие держать в руках оружие, явились к моему зятю вместе с лошадьми и при полном снаряжении, в том числе самые юные из лакеев и все конюхи. Джонатан и его зять Джон Рашли из Комба, Оливер Сол из Пенрайса – брат старого Ника Сола – и много других джентльменов из окрестностей Фоя и Сент-Остелла собрались в Менебилли, перед тем как двинуться дальше. Моя же бедная сестричка Мэри ходила от одного к другому, грустно улыбаясь, раздавала пирожные, фрукты и пирожки в дорогу. У Джона голова шла кругом от долгих наставлений, половину из которых, я была в этом уверена, он сразу же забудет. Затем они прошли по парку – странная трогательная группка людей, храбро рвавшихся в бой и не имевших ни малейшего понятия, какая уготована им судьба. Арендаторы держали свои мушкеты словно вилы, подвергая тем самым свои жизни гораздо большей опасности, чем жизнь противника, которого они могли встретить. Шел 1643 год, мятежники находились милях в тридцати, и, несмотря на заверения Ричарда, считавшего, что Эссекс с его войском лезут в западню, мне вовсе не хотелось, чтобы они в нее попали.
Те последние дни июля были душными и жаркими. С юго-запада не переставая дул бриз, обещая дождь, но так и не принося его, и бледно-серая зыбь медленно катила свои волны за мысом Гриббен. Мы делали вид, что в нашем образе жизни в Менебилли ничего не изменилось, старались даже быть веселыми за столом, сами себя обслуживали в отсутствие слуг. Но как бы мы ни старались выглядеть бодрыми и беззаботными, мы все испытывали чувство тайной тревоги, прислушивались к каждому пушечному выстрелу или ржанию лошади. Я ясно вижу, как мы сидим вокруг длинного стола, а его величество спокойно смотрит на нас сверху вниз с портрета, висящего на темной стене над камином. Вижу, как к концу унылой трапезы со своего места поднимается Ник Сол, самый старый из всех нас, с трудом разгибая поясницу, и торжественно заявляет:
– Мне бы хотелось в это трудное и смутное время провозгласить тост за его величество. Выпьем же за здоровье нашего любимого короля. Да защитит Господь и его, и всех тех, кто покинул этот дом и пошел сражаться на его стороне.
Все встали – все, кроме меня, – и уставились на его портрет – эти меланхоличные глаза, этот тонкий и упрямый рот. Вспомнившая о Питере Элис не могла сдержать слез, а у Мэри лицо было грустное и смирившееся: она думала о Джонатане. И все же ни один из них, глядя на короля, не собирался винить его в выпавших на их долю страданиях. Бог свидетель, я не испытывала никакой симпатии к мятежникам, даже самый последний из которых думал лишь о том, как бы разукрасить свое собственное гнездо и сколотить состояние, ничуть не заботясь о несчастном народе, хотя и провозглашал, что стремится облегчить его судьбу. Правда, я не считала и нашего короля мудрейшим из мудрейших. Надо, однако, отдать ему должное: не выделявшийся ни умом, ни ростом, он тем не менее сумел своими манерами, своим достоинством и моральными качествами вдохновить своих сторонников на борьбу, взывая больше к их сердцам, чем к разуму.
Непривычное спокойствие царило в тот вечер в длинной галерее. Даже острая на язык Темперанс Сол хранила молчание: волнение читалось на ее хрупком личике. Супруги Спарк играли свою обычную партию в шашки и шепотом переговаривались. Уилл, распространитель дурных вестей, казалось, совсем забыл о своем хобби.
Переправились ли мятежники через Теймар? Этот вопрос, я полагаю, никому не давал покоя, и пока Мэри, Элис и Джоан вышивали, я вполголоса читала Дику, а сама думала о том, где именно противник переправится через реку: в Солташе или в Ганнислейке. Джон ушел сразу же после тоста за здоровье короля, сказав, что не может более выносить неизвестности и отправляется в Фой за новостями. К девяти часам он вернулся, сообщив, что город опустел, мужчины почти все ушли на север, чтобы пополнить армию. Те же, кто остался, стоят на порогах своих домов, мрачные и подавленные. Поговаривают, что Гренвил со своим войском разбит в Ньюбридже, ниже Ганнислейка, тогда как Эссекс и тысяч десять его воинов идут на Лонстон. Помню, как Уилл Спарк, услышав это, вскочил со стула и разразился целой тирадой в адрес Ричарда.
– Что я вам говорил? – пронзительно кричал он и возбужденно размахивал
