Я слышала, как около половины шестого утра он уехал со своей свитой, и затем, смертельно уставшая, измученная бесплодными размышлениями, погрузилась в тяжелый сон.
Когда я проснулась, было уже начало одиннадцатого. За окном стоял серый день, в воздухе чувствовался осенний холодок. Мне не хотелось завтракать, да и вообще не было желания вставать – так бы и осталась лежать в постели. До меня доносились звуки обычной возни в доме, шаги ходивших взад-вперед солдат в их крыле дома. В двенадцать часов я приподнялась на локте и стала смотреть в сторону реки. Пять минут первого. Четверть первого. Половина первого. Пушечных залпов не было. Не прозвучало даже ни одного мушкетного выстрела. В два часа пошел дождь. Затем небо прояснилось, затем снова заморосил дождь. Пасмурный день тянулся медленно, казалось, ему не будет конца. Меня не покидало чувство тревоги. В пять Мэтти принесла мне на подносе обед, к которому я почти не притронулась. Я спросила у нее, не узнала ли она чего нового, она сказала, что нет. Но чуть позже, когда она пришла, чтобы забрать у меня поднос и задернуть шторы, на лице у нее читалось смятение.
– Что случилось? – спросила я.
– Да вот один из людей сэра Ричарда говорил сейчас часовому, – ответила она, – что сегодня в Плимуте творятся неважные дела. Один из лучших молодых офицеров взят в плен лордом Робартсом и приговорен военным советом к смерти. Сэр Ричард весь день предпринимал попытки выкупить его, но безуспешно.
– Кто это?
– Не знаю.
– Что будет с этим офицером?
– Солдат не сказал.
Я снова откинулась на подушки, закрыла глаза руками, чтобы на них не падал свет свечи. Предчувствия никогда меня не обманывали, а ведь на сей раз они не отпускали меня целую ночь и целый день. Быть может, проницательность – это качество, свойственное всем калекам. Позже я услышала цокот копыт по аллее и бряцание оружия: это вытягивались по стойке «смирно» часовые. Звук шагов – кто-то медленно и тяжело взбирался по лестнице, – затем они удалились в направлении комнат северного крыла здания. Громко хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго ждала, лежа на спине. За несколько минут до полуночи я услышала, как Ричард идет по коридору и шарит рукой по двери, ища ручку. Свечи задули, и было темно. Все в доме спали. Он подошел ко мне и встал на колени возле кровати. Я обхватила рукой его голову и прижала к себе. Довольно долго он стоял так, не говоря ни слова.
– Если тебе это может помочь, – прошептала я, – поделись со мной.
– Они повесили его над городскими воротами, чтобы мы могли видеть. Я послал роту, чтобы снять его, но она полегла под орудийным огнем. Они повесили его у меня на глазах.
Теперь, когда напряженное ожидание оборвалось и долгий тревожный день остался позади, меня охватило чувство отрешенности, которое овладевает каждым из нас, когда кризис миновал и становится ясно, что страдание выпало на долю другого.
Это уже было дело Ричарда – справиться со своим страданием. Я не могла сделать это за него. Я могла только обнять его в темноте.
– Эта крыса Серл, – говорил он прерывающимся голосом, до странности не похожим на голос моего Ричарда, – выдал план, и они схватили парня. Я сам отправился под стены крепости для переговоров с Робартсом. Я предложил им выкуп или обмен на любых условиях. Он мне не ответил. А пока я стоял там и ждал, они вздернули его на виселице над воротами.
Он не мог продолжать. Его голова покоилась на мне, и я держала его за руки, неистово сжимавшие лоскутное одеяло.
– Завтра могло случиться то же самое, – заметила я. – Пуля в голову. Удар копьем. Неудачное падение с лошади. Взгляни на его смерть с этой стороны. Джо погиб, служа тебе, как он того и хотел бы.
– Нет, – сказал он приглушенным голосом. – Это мой промах. На мне лежит вина, и мне не смыть ее никогда. Ошибка в оценке. Неверное решение.
– Джо бы простил тебя. Джо бы понял.
– Я сам не могу простить себя. Вот в чем мука.
Тогда я подумала о всех тех вещах, о которых мне хотелось напомнить ему. О том, что его самого нельзя назвать непогрешимым, да он таким никогда и не был, и этот удар судьбы не что иное, как жесткое напоминание об этом. Ему воздалось за его собственную жестокость к противнику – мера за меру. Жестокость порождает жестокость, предательство – измену; качества, которые он сам взрастил в себе за прошедшие годы, теперь рикошетом ударили по нему.
Люди в парламенте не забыли его вероломного поступка той весной, когда, притворившись их другом, он затем перебежал на сторону короля, прихватив с собой и их секреты. Они не забыли ни про казни без суда, ни о приговоренных к смерти пленных в Лидфордском замке, ни о длинной веренице солдат, вздернутых на виселицах на рыночной площади в Солташе. И лорд Робартс, чье родное поместье Ланхидрок было разорено и опустошено, а все добро растащено, видел суровую справедливость в том, чтобы лишить жизни посланца, который пришел с предложением подкупа и предательства.
И была ирония Сатаны или Всемогущего Господа в том, что этим посланцем оказался не какой-то далекий родственник, а сын Ричарда Гренвила. Все это пронеслось перед моим взором в тот момент, когда я держала в своих объятиях Ричарда. Развилка дороги. Либо понять из этой единичной трагедии, связанной со смертью юноши, что жестокость – это не выход, что нечестность наносит и ответный удар, что если, не считаясь с мнением других, полагаться лишь на свое собственное, то за какой-то промежуток времени можно любого друга превратить во врага; либо не понять ничего и продолжать месяцами и годами оставаться глухим ко всякому совету, стать беспринципным, озлобленным, шельмой Гренвилом, за голову которого назначено вознаграждение, Рыжим Лисом, на которого вечно будут указывать как на человека, начисто лишенного рыцарского духа, как на ненавистную противоположность его всеми любимого брата.
– Ричард… – прошептала я. – Ричард, моя драгоценная, моя единственная любовь…
Но он уже поднялся с колен, медленно подошел к окну и раздвинул шторы; он стоял там, и лунный свет падал на его руки, державшие шпагу, но лицо его оставалось в тени.
– Я отомщу за него, – сказал он, – каждой жизнью, которую я отниму. Отныне – никакой пощады. Никакого прощения. Никому не будет спасения. С этого момента у меня в жизни лишь одна цель – убивать мятежников. И
