«Так и быть, Иорфей», — произнёс он, затушив хохот свой — «Если же этим путём тебя ведёт рука правосудия — иди. Может быть, ты даже найдёшь место себе среди этих грязных животных».
И вновь засмеялся он после слов подобных. Насмехался Брат надо мной, не жалея сил своих. Ради бога нашего Отца, что смешного он находит в этом? Неужели я — Сын Ордена Пресвятой Инквизиции — стал посмешищем для него?
Вскоре, как только час поста подошёл к концу, Брат Савелий, вместе с Братом Аместолием, покинули меня. Пошли дорогой своей, в сторону колокольного звона, оставив меня одного. Не желали они помогать мне. Не хотели вершить правосудие в землях грешных и вырвать корень зла из земель этих. Сомневаться я начал в чистоте духа Братьев моих. Многие из них проливали кровь людскую, но им ли знать, чья кровь чиста, а чья — нет? Мои же глаза не видят различий. Каждое лицо, бедняка и крестьянина простого, вызывает во мне лишь жалость. Не вижу я и капли счастья в лицах этих, а значит… Нет! Это ничего ещё не значит! Я глуп и наивен, и признать эту правду я не посмел! На лицах этих я вижу боль, но в сердцах их может таиться ярость и гнев! Я не должен доверять ложным видениям! Не должен судить книжку по обложке её! Именно этой фразы я буду придерживаться, когда мои глаза увидят новые, незнакомые улицы, дороги и лица!
Звон колоколов утих. Все мои Братья и Сестры уже оказались за стенами и ступили на земли церквей. С последним звоном закрываются ворота церковных стен… и открываются все остальные. Все пути были открыты мне с этого момента. Теперь я мог свободно ходить по землям грешным, не опасаясь недоверчивых взглядов моих Братьев и Сестёр. Каждый район я желал осмотреть, осудить, запомнить. И поиски мои не закончатся, пока я не найду мошенника, продающего все эти богохульные украшения. Виновного в смертях невинных. Знал я, как напасть на след этого мастера. Каждый район должен держать в себе небольшую горстку крестьян, держащих при себе эти порочные кресты. И если я смогу опросить хотя бы нескольких о местоположении торговца — найдётся моя дорога к мошеннику.
На пути своём я повстречал множество скверных взглядов и прискорбных мест. Где-то можно было увидеть сгоревшие дома, переполненные кладбища и пустующие прилавки. А где-то — скорбящих женщин, избитых мужчин и детей, на которых, в качестве одежды, висят лишь грязные, обгоревшие тряпки. И все они смотрели на меня либо со страхом, либо с гневом в глазах. Кто мог стать причиной их ненависти? Злые ли люди приносят им страдания и боль? Или же… этими злыми людьми являемся мы — Дети Божие?
Мне удалось повидать лишь два района, и ни один не порадовал меня своим видом. Переступая порог очередных ворот, я услышал лёгкий, едва различимый писк. Этот писк перевоплощался то в плач, то в крик детский. Подобному зову я не мог не откликнуться! Внимательно прислушиваясь к каждому звуку, я бежал по переулкам и улицам тёмным, выискивая источник этих криков! Мне довелось забежать в пустынный переулок и, слава Отцу моему Создателю, я вовремя нашёл их источник: Маленькая, юная девочка выбивалась из рук двух рослых мужчин, что прижимали её к холодной стене.
«Хватит извиваться!» — шипел один из них, схватив бедное дитя за шею и руки. — «Твоё бездушное тело не принесёт мне никакого удовольствия! Слышишь меня, таракашка? Не вертись, и мне не придётся сворачивать тебе шею!»
Эти люди решили воплотить свои порочные желания в реальность, используя для этого невинное дитя. Пошлые животные! Их души не обретут спасения!
Мгновенно руки мои зажгли Порядок, развеяв тьму! Испугав грешные умы своим ярким светом! Сверкали детские слезы на свету этом, и их истинный порок был виден ярче мне!
«Только истинный зверь воплотит свои порочные желания на беззащитных и непорочных!» — гордым тоном произнёс я, наставив Порядок в сторону мужчин. — «Вы оба должны гореть на костре за подобные деяния! Отпустите дитя! Поддайтесь воле Судьи вашего Инквизитора! Просите прощения и покайтесь в грехах своих, пока есть шанс!»
Не достигли, не коснулись слова мои тёмных сердец. Лишь сильнее разгорелась ярость в сердцах этих. Один из них кинулся на меня с дубиной в руках, выкрикивая проклятия в мою сторону. Проклиная меня и весь мой род с каждым новым взмахом.
Удары Порядком не помогали мне склонить этого грешника. Я лишь раскалял кровь в его венах, заставляя этого человека сражаться яростнее. И сражение наше перенеслось на улицу, где я, сдерживая напор этого мужчины, пытался склонить его на колени. Мне хотелось выбить дубину из его рук, защищаясь от ударов и отвечая на них лишь слабыми взмахами.
Эта битва, в моих глазах, длилась вечность, но инструмент мой превосходил простую дубинку. Стараниями своими я смог уложить грешника на колени, взывая его сдаться.
Пытаясь подчинить его своей воле, я… забылся. Не заметил взмаха нового. Дал ему шанс атаковать меня вновь. Удар этот пришёлся по моему лицу, и удар этот сбил меня с ног. Громкий звон пробил мои уши, а в глазах потемнело. Маска, что висела на кончике моего головного убора, треснула от подобной силы. Я едва мог нащупать земную твердь дрожащими руками, стараясь встать на ноги свои. И лишь спина моя получала удар за ударом, лишь сильнее вжимая меня в грязь.
«Инквизиторы! Хах! И подобной мелочи боится народ?!» — грешник… усмехался надо мной. Покрывал моё тело ссадинами и синяками ударами своими. И ногой он бил, и рукой, и дубиною своей… и радость он находил в избиении этом. Мне пришлось встать на ноги, взывая его сдаться вновь, но… безуспешны были мои старания. Я вновь проглядел удары его. Дубина его врезалась в мою маску, заставив её зазвенеть и треснуть. Лишь несколько небольших кусков от маски этой упали на землю. И на кусках этих я мог увидеть… кровь
