– Радужная, с вашего позволения.
– Да, спасибо… но ведь хрусталик практически не затронут! И… задняя стенка… ну, вы понимаете… и нервы зрения целы полностью…
Пирогов уже не решился прерывать.
– Тут всего-то работы на… э-э-э… от получаса до часа. И ещё хорошо бы подлечить ожоги лица. Лоток сюда!
Дальше на глазах потрясённого Пирогова страшная почерневшая роговица отпала; вместо неё начала нарастать нормальная. Иностранка то коротко задумывалась, то двигала в воздухе пальцами, то опять застывала. Потом вдруг обуглившаяся кожа превратилась в нормальную. Наконец, женщина разогнулась.
– Ну вот. Гляньте.
Глядеть, собственно, было незачем. Бессмысленный взгляд, что и положено при наркозе, расширенные зрачки, но… полностью целые глаза. Как? Единственное слово, что приходило на ум Николаю Ивановичу, было «колдовство».
Тем временем женщина-врач стала раздавать команды:
– Наркоз продлится ещё час. Потом пациент будет просто спать. Шести… нет, лучше восьми часов сна хватит на полное заживление. На это время, – и тут в голосе появилась уже знакомая присутствующим сталь, – никому к больному не подходить на расстояние ближе десяти сажен. Никому, кроме вас, Николай Иванович, меня, само собой, а также тех, кому я разрешу.
Пирогов наконец пришёл в себя и высказал то, что, по его мнению, было в тот момент главным:
– Марья Захаровна, голубушка, научите!
Женщина улыбнулась грустной улыбкой, совершенно не вязавшейся с молодым лицом.
– Николай Иванович, вы сами не знаете, о чём просите. Позже я расскажу вам подробно, в чём тут препятствия, но главное из них – я не знаю, есть ли у вас способности к этой науке. Не обижайтесь: у меня на родине едва ли один человек из полутысячи имеет таковые. Хотя при вашем знании анатомии курс обучения занял бы совсем немного: лет пять, не больше. Ладно, оставим это на время. Унесите этого матроса на койку. Теперь займёмся пострадавшей рукой…
Выражение лица матроса с перебинтованной рукой (он выбросил пылающий картуз за борт) сменилось: вместо страха в нём появилась надежда.
Пирогов вглядывался изо всех сил. Зрелище для любого, не связанного с медициной, было жутковатым.
Повязка была снята и полетела в услужливо подставленный таз. Туда же отправилась обугленная кожа, обнажив систему скрюченных связок, сухожилий и суставов. Врач, прищурившись, направляла то один палец, то другой на поражённые детали анатомии, и те на глазах заменялись новыми.
Пирогов совершенно потерял счёт времени и очнулся, лишь когда прозвучал женский голос:
– Полный порядок. Теперь те же меры по недопущению посторонних. Повязку на кисть, дабы обеспечить её неподвижность. После наркоза – сон; на полное заживление понадобится часов десять. Он может проснуться раньше времени – так пусть до срока кистью не шевелит. Теперь ожоги…
Прошёл час – и ещё двое пострадавших от огня мирно почивали в своих койках. А в кабинете Пирогова шёл напряжённый разговор.
– Марья Захаровна, дорогая, то, что вы сделали с глазами бедняги Федосеева – истинно чудо Господне. Я и представить себе не мог. Да ещё та рука… Христом Богом клянусь: хотел её ампутировать. Ну, не в моих силах спасти такую… такое… короче, вы сами видели. Будь на то моя воля, сей же час принял бы вас на должность зауряд-лекаря, а то и кого поболее. Но есть к тому препятствие.
Магистр магии жизни умела держать себя в руках. Во всяком случае, в её голосе звучало лишь вежливое любопытство:
– Какое же?
– Диплом, будь он неладен. Диплом об окончании европейского университета.
Мариэла не знала слова «диплом», но догадалась о его значении.
– Николай Иванович, как понимаю, мой диплом здесь недействителен?
Пирогов шумно вздохнул.
– Вы же из других пределов. Диплом, небось, не по-русски написан, да и ваш университет не знают.
– Но иметь частную практику мне не запрещается?
– А вот это можно, тут могу замолвить слово хоть и перед государем.
– Так вот вам ответ: буду лечить раненых за деньги (у кого есть) в любой день, кроме пятницы. В этот день – бесплатно. А также бесплатно будут лечиться те, на кого вы укажете. Имею в виду особо важных пациентов. Просто больные из гражданских – тех не считаю. И за вами долг, Николай Иванович: вы обещали разрешить мне присутствовать на вашей операции.
– Ну, уж тут будьте благонадёжны. А от вас я, в свою очередь, хотел бы знать: чего вы НЕ можете? Что вы можете – это я представляю.
Женщина наморщила лоб. Собеседник терпеливо ждал. Наконец иностранка медленно заговорила:
– Одно ограничение вы уже знаете. Если пациент является источником… скажем, того, что заглушает мои способности, я совсем ничего не могу сделать. На такого я даже не наложу никакого конструкта. Второе ограничение: это я сама. Мои силы не беспредельны: если они исчерпаются прежде, чем я закончу работу, дело не будет сделано. К примеру, отрубленная голова: я свалюсь от истощения прежде, чем приживлю её. Вот ещё пример из практики: мою наставницу атаковали летящим с большой скоростью куском льда. Её будущий муж принял на себя этот удар. Результат: полностью разорваны левое лёгкое, трахея и левый бронх, перебита аорта, сердце в куски, вылетело три позвонка, разорван пищевод, раздроблена грудина, лопатка, четыре ребра сломаны… ну, перелом четырёх берцовых костей и оторванную стопу даже не считаю. Тяжёлая контузия, само собой. На моей родине специалистов, способных вытащить такого пациента, я смогла бы пересчитать по пальцам одной руки…
Николай Иванович начал было прикидывать, сколько из этих ранений оказались бы смертельными. Между тем госпожа магистр продолжала:
– …А наставница не получила и царапины, потому смогла действовать. Это его и спасло. Но даже ей лечение досталось недёшево: её подруга, тоже доктор, спасала наставницу от истощения. У любого моего коллеги истощение может наступить даже при простейшем лечении, если больных много.
– А чем вы лечите истощение?
– Здесь его некому лечить… – Мариэла чуть слукавила: Тифор мог бы оказать помощь. – Так что наилучшим способом является просто сон. Хотя бы часов шесть, а лучше – восемь. Неплохо ещё помогает порция вина.
Пирогов ухмыльнулся с изрядной долей цинизма:
– Такое лечение, Марья Захаровна, обойдётся недорого.
