Под воздействием дрожжей содержимое выгребных ям сначала принялось бродить, затем пузыриться и увеличиваться в объеме. Немного погодя емкости переполнились, и зловонная жижа, подобно магме из вулкана, выплеснулась через край потоками, медленно заливавшими всю территорию вокруг пригорка. Прошу у вас прощения за поднятую вонь, но дело того стоило. Примерно через час кованые железные люки канализации весом 50 килограммов и находившиеся не менее чем в 30 метрах от отхожих мест, приподнялись, словно пушинки, и собственным ходом отъехали на несколько метров! Из-за их перемещения и, главное, благодаря вони вряд ли кто смог бы не заметить этот «природный феномен»! Недоставало только землетрясения. И как раз на пике такого же естественного «извержения» мы увидели вдали приближающуюся делегацию Красного Креста. Дамы и господа в щегольской униформе, кое у кого усыпанной, словно звездное небо, наградами, прошествовали в 50 метрах от нас и от «кратера», ничего не замечая и не удостаивая нас своим взглядом! Но как они могли не заметить эти потоки и игнорировать зловоние, когда в секторе «Н», в 300 метрах отсюда, все зажимали носы? И тем не менее они сделали вид, будто ничего не заметили, и прошествовали в сектор «Е», затем вернулись и снова прошли мимо нас, направляясь туда, откуда появились! Как бы там ни было, никакие рапорты по данному вопросу не подавались – нам, во всяком случае, о таких неизвестно, – и в отношении санитарных норм ничего не изменилось! Поскольку вряд ли администрация лагеря просто взяла и проигнорировала бы рапорт, если бы такой имел место. Похоже, Красный Крест слеп не менее, чем правосудие, и, более того, полностью лишен такого элементарного чувства, как обоняние.
Еще пара слов о свиданиях с нашими родственниками, которых мы удостаивались раз в месяц. После немалых усилий мне удалось добиться разрешения для своей невесты, после ее освобождения, несколько раз навестить меня в Пети-Шато, в Брюсселе. Но здесь мне пришлось начинать все сначала. К счастью, мои усилия увенчались успехом! Свидания длились всего час, и от посетителей нас отделяла проволочная загородка, вроде той, которыми огораживают взлетные полосы, а также столы по обе ее стороны. Позднее, в 1949 году или даже в конце 1948 года, остались только столы. Наконец-то, через три с половиной года, мы могли обняться с родственниками, с дорогими нам людьми. Это была настоящая революция, безмерное счастье! Кажется, я не обнимал своих родственников и дорогих моему сердцу людей с августа 1944 года. Те, кто не возвращался домой с 1943 года, были лишены этого еще дольше!
Представьте себе, что в Сен-Жиле и других местах во время свиданий нас от посетителей отделяли стеклянные панели толщиной с палец, для пущей надежности укрепленные толстыми стальными решетками! И чтобы поговорить, нам приходилось кричать! Но и здесь, как и там, чтобы услышать, нужно было кричать, поскольку в помещение для свиданий набивалось очень много народу и каждый торопился высказать все, что мог, поскольку следующего свидания пришлось бы ждать еще целый месяц. Но наконец-то теперь мы могли обняться, даже если время для этого было ограничено!
Кажется, я рассказывал о жилых отсеках, но не упомянул о клопах. Так вот, немного в память о них. В каждом отсеке стояло по 10–12 коек, деревянных двухъярусных кроватей. Само дерево коек являлось особо излюбленным местом обитания клопов и прочих паразитов! Их скопилось великое множество! Думаю, если хорошенько прислушаться, можно было услышать, как они топают ножками. В каждой койке их обосновались сотни, возможно даже тысячи! Они прибыли сюда со всей Бельгии и, наверняка, из Центральной Европы, за исключением насекомых из Сен-Жиля, которых никому не удалось прихватить с собой. Мы делали все, что могли, перепробовали все возможное, поскольку администрация не предпринимала и даже не пыталась предпринимать какие-либо меры. Мы даже, хотя и не без проблем, при помощи самодельных инструментов – других у нас не было – разобрали все койки на части. Прокалили все стойки и перекладины на огне. Хотя последних осталось не так уж и много, поскольку в разгар зимы они пошли на топливо для обогрева. По две-три штуки с койки. У большинства кроватей перекладин осталось не больше, чем по восемь-девять штук, раздвинутых так, чтобы соломенные матрасы не проваливались.
Когда все деревянные части прокалились на огне и в них не осталось ни насекомых, ни их яиц, мы собрали койки заново. Однако к следующему утру те, что обитали в матрасах, уже оставили свое жилище и «поселились» в освободившемся благодаря нашему вмешательству месте. А другие, прибывшие с потолка, заняли место тех, кто перебрался из матрасов в более комфортабельные «квартиры» наших коек. Так, по крайней мере, мне это представлялось. Совершенно очевидно, что избавиться от насекомых мы не могли никаким способом, поэтому проще было к ним привыкнуть! Усталый и раздраженный, я больше не мог даже чесаться.
Когда наконец режим стал более «либеральным» и администрация разрешила некоторое разнообразие в содержимом посылок, у нас появились пудинги, crêpes – французские блинчики – и суп в жестянках или пакетиках. Мы изобрели приспособление, названное нами gazogène – «газогенератором». Сделали мы его из металлических банок от джема разного размера, которые взяли на кухне и соединили вместе, предварительно пробив отверстия по бокам. Эти «печки» отлично подходили для топлива из комков бумаги или мелких веток, которое расходовали очень экономно, поскольку больше нам нечем было топить. Летом топлива для печей мы не получали, а зимой «schlamm» – «шлака» выдавалось слишком мало. Кроме того, как могли все 20–24 человека готовить на крохотной казенной печке для обогрева?
Раз мы заговорили на эту тему, объясню, почему я оказался в секторе «F», а не каком-либо другом. Это также поможет понять другие стороны лагерной и нашей частной жизни. Через несколько дней после моего прибытия в Беверло, в сектор «Е», нас посетил лагерный врач – может, это был доктор, обслуживавший шахты? Он пришел, дабы удостоверить состояние здоровья «вновь прибывших» и их пригодность для работы в угольных шахтах или в рабочих «командах» и бригадах, обслуживающих сам лагерь. Я показал ему свои раны, и мои комментарии не оставили в нем сомнений по поводу моего желания работать в нынешнем состоянии. Я был признан непригодным для работ, в первую очередь
