Когда мы встаем, чтобы вернуться на дорогу, впереди и позади нас горит техника и к небу поднимаются столбы черного дыма. Повсюду дорогу преграждают разбитые грузовики, повозки и трупы лошадей. И снова нам приходится браться за работу – оттаскивать в сторону обломки, освобождая тем самым дорогу. Это непросто для таких, как мы, измотанных и голодных людей. Тем не менее, хоть с великим трудом и медленно, мы продвигаемся вперед. Русские самолеты возвращаются еще два раза и атакуют нас, делая целых четыре захода, уходя и возвращаясь. Каждый раз все больше людей остается лежать в снегу, который станет их единственным местом упокоения. Когда мы обходим горящие машины, то согреваемся от их огня, однако дым и едкий запах горящей резины разъедает горло. Этот запах огня, гниющих останков тел и пороха повсюду преследует нас; это запах войны! Уже ночью мы наконец добираемся до Стеблева, вымотанные до предела, но разве могло быть иначе? Наши натруженные руки обморожены и покрыты ссадинами. И, как всегда, нечего пожевать!
14 февраля я возвращаюсь на дорогу от Стеблева к Шендеровке. Температура снова упала, и мороз пробирает до костей. Сегодня нам, несмотря ни на что, снова приходится выталкивать машины из грязи и бросать, безнадежно застрявшие. Ближе к концу дня, у самого берега пруда, я натыкаюсь на грузовик. Один из наших, вышедший из строя. В нем я нахожу братьев Гай Ми. и Й. Гербеков, Андре С. и еще двоих. Очень хочу есть и умираю от жажды, а все фляжки пусты. Несмотря на холод, пруд не замерз, если не считать несколько льдин. Застоявшуюся воду покрывает толстый слой бурой, синевато-зеленой тины. Я не могу противиться искушению и совершенно не беспокоюсь о тифе! Хватаю винтовку с грузовика и привязываю к стволу шлем, которым размешиваю поверхность воды, чтобы как можно лучше разогнать тину. Потом, резким движением, даю воде наполнить котелок и вытаскиваю его. Тина прилипает к шлему, и эта вязкая субстанция сползает вниз и расплывается по земле.
Один из братьев, Гай Ми., обнаружил на дне сухарного мешка картонную колбочку с лимонной кислотой, которую мы размешиваем в шлеме с водой, дабы отбить привкус лягушатины! Некоторые, когда пьют, зажимают нос или крестятся. Другие предпочитают смаковать то, что проглатывают, однако не рискуют выпить всю жижу до дна. Теперь остается только ждать, чтобы посмотреть: что сильнее, тиф или организм легионера! Могу заверить вас, что никто из нас не умер, по крайней мере от тифа.
Наступает вечер, а с ним падает и температура. Становится все холоднее и холоднее. Мы все сгрудились в грузовике, укрывшись брезентом и прижавшись друг к другу, дабы сберечь тепло наших тел – или мне следует сказать наше человеческое тепло? Несмотря на то что несколько раз, из-за холода или звуков колонн на марше, мы просыпаемся, мне удалось немного поспать, чтобы отчасти восстановить силы. Проснувшись, я вынужден как следует подвигаться и энергично помахать руками, дабы размять онемевшее тело и немного согреться. «Бургундец», направляющийся из Стеблева в Шендеровку, сообщает нам о гибели нашего командира, подполковника Липперта! Это известие потрясает нас, лишает дара речи. Нет ни единого легионера, который глубоко не уважал бы своего командира. Он был исключительным человеком, слегка застенчивым, но невероятно отважным и мужественным, его честность не подвергалась сомнению. Он жил той же жизнью, что и его солдаты, и делал для них все, что было в его силах. Питался так же, как и они, ничем не лучше. На этом мне придется остановиться, потому что сам он не позволил бы мне пространных словоизлияний на его счет.
Еще одна новость расстраивает меня. Этот «бургундец» сообщает, что Дрион ранен и ждет меня в колхозном амбаре. Вот те на, я потерял след Йозефа, и как он вдруг объявился там? Этот камрад также сообщает нам о гибели нескольких человек, среди которых были и мои замечательные друзья. Старый друг, Эмиль Мюллер из Спа, сержант Ланг и Пьер Дюрей, друг детства, и многие другие. Он говорит, что мой друг Эмиль убит под Новой Будой, как и остальные. Когда объявили тревогу: «Танки!» – Эмиль, командир орудийного расчета, спал в избе. Он мгновенно вскочил и попытался определить степень угрозы, осматривая свой сектор в бинокль через окно. В этот самый момент танковый снаряд попал ему прямо в грудь. Так ушел навсегда один из моих самых старых и дорогих друзей, безупречный и несгибаемой воли товарищ.
Мне больше нечего здесь делать, ничто не удерживает меня. Меня неудержимо влечет вперед. Прощаюсь со своими товарищами и отправляюсь в сторону Шендеровки, до которой всего несколько километров. Теперь я тороплюсь попасть туда. Мне не терпится уйти, и я шагаю слишком быстро, отчасти из-за холода, а при таком темпе я быстро согреюсь. Однако приходится сбавить шаг и идти медленнее, потому что я задыхаюсь и мое горло пересыхает из-за того, что я слишком часто вдыхаю ужасно холодный и сухой воздух.
Не знаю, который час, когда я наконец вижу вдали на холме среди развалин какие-то здания. Дорога идет под гору. Пересекаю балку и снова поднимаюсь вверх к деревне, которая должна быть Шендеровкой. Здесь я сразу же натыкаюсь на «бургундцев». Это действительно Шендеровка, и справа от меня темное здание из досок и листового металла; это колхозный амбар, и я немедленно направляюсь к нему. Открываю одну из двустворчатых дверей и вхожу внутрь. Беспрестанно оглядываясь по сторонам в поисках Дриона, я быстро осматриваю все помещение. Здесь темно по сравнению с улицей, где, несмотря на облачность, снег отражает даже самый слабый свет. Но глаза быстро привыкают к темноте. Крыша, сделанная из жести или шифера, примерно в 10 метрах у меня над головой, может, чуть выше и крепится на толстых открытых балках. Амбар разделен на две части, и здесь находятся раненые, лежащие на кучах лущеного гороха и чечевицы местного производства. В центре амбара пол свободен от тел, но под весом раненых часть гороха и чечевицы скатилась вниз, образуя живой ковер под моими неуверенными шагами. Горошины целые, а не расколотые. Сколько тут раненых? Пятьдесят? Может, восемьдесят? Трудно сказать. Одни тяжело ранены, другие полегче. Я не сразу замечаю Йозефа, и он не сразу узнает меня, поскольку в тот момент, когда я вошел, я был лишь силуэтом в дверном проеме, похожим на персонаж китайского театра теней на фоне белеющего снега. Но вот он приветствует меня с вершины своей горы чечевицы, что в самом конце слева. Пробираясь через эту массу, выскальзывающую у меня из-под ног, я направляюсь
