Из обрезанных рукавов торчат руки, а ноги и ступни обмотаны бинтами, как у мумий. А кроме этого можно видеть изуродованные конечности, у которых не хватает то кисти, то стопы, словно у разбитых фарфоровых кукол. Похоже, люди уже смирились со своей потерей, но я еще нет, ведь они жертвы, они страдают! Что за парадокс! Сквозь мою задумчивость до меня доносится голос Йозефа, смущенный, как у ребенка, который просит об одолжении. Я потрясен. Ведь Йозеф старше меня на 10 лет! Неужели он считает, что я сильнее его? Видимо, это потому, что он покалечен, а я здоров. Подшучивая, я пытаюсь вывести нас из этой затруднительной ситуации, но Йозеф старается объяснить, неловко и смущенно – тот, кто никогда не страдал от подобных комплексов, – что глубоко убежден, что ему не выкарабкаться, не справиться с последним испытанием! Не могу поверить своим ушам! Это говорит Йозеф, всегда такой жизнерадостный и полный энергии! Он протягивает мне пухлый, очень толстый бумажник, в который положил все оставшиеся у него памятные вещи, все, что считает важным для своей матери. Матери, которая овдовела в прошлую войну и которая потеряет своего единственного, любимого сына в этом современном крестовом походе, участие в котором он посчитал своим долгом! Со смехом и подшучивая над серьезностью его ранения, я мягко, но решительно отстраняю бумажник, который Йозеф протягивает мне. Он выражает беспокойство, но я твердо отказываюсь, и мы продолжаем разговор. Провожу с ним еще немного времени, говорю то о том, то о другом, не упускаю возможности побеседовать и с другими ранеными. В конце концов ухожу, пообещав Йозефу, что приду еще.
Я докладываюсь фельдфебелю (старшине) Деравье, находящемуся в другой части амбара. Похоже, он прямо-таки счастлив снова видеть меня, а поскольку мы достаточно близки, то неторопливо беседуем о том, что случилось. Товарищи из моей и других рот присоединяются к разговору. Обсуждаем гибель командира и других товарищей в бою за Новую Буду, а также сам бой. И хотя смерть командира всех нас взволновала, это не ослабило нашего желания вырваться из окружения. Напротив, побудило к решительным действиям! Я слышу разговоры о «последнем бое», которые навевают воспоминания, мысли о воинской славе, но в то же время заставляют бегать по коже мурашки! Говорят, это будет «каре командира»[75]. Надвигающиеся дни, возможно, будут менее прозаичными, но, не сглазить бы, самым важным будет прорваться из окружения!
Возвращаюсь всего на минуту пожелать спокойной ночи Дриону и другим раненым, но задерживаюсь чуть дольше. Среди раненых находится Й., полностью деморализованный, о чем и дает знать всем окружающим. Он из канцелярии роты, и ему далеко за тридцать. Он также ранен, но не смертельно, и я недвусмысленно даю ему понять, что не одобряю его потерю самообладания, которая может подорвать силу духа других раненых, ведущих себя куда лучше, чем он. В свои двадцать я не понимаю, как может человек на 15 лет старше меня так распустить себя. Наконец возвращаюсь в другую часть амбара, где пытаюсь немного поспать. Укладываюсь на горох, который в общем-то вполне годится в качестве матраса, но из страха, что не смогу потом надеть ботинки, не рискую их снимать. Тревогу могут объявить в любой момент, и на что я буду похож босиком? Не так-то просто заснуть на пустой желудок, который страдал от голода последние восемь-десять дней! Чем мы питались последнюю неделю? Пару раз скудный обед, несколько кусков хлеба и кусок колбасы за последние пять, может, шесть дней. Однако последние два дня в Деренковце, еще два в Корсунь[-Шевченковском] и Стеблеве плюс время в пути мы не ели ничего, абсолютно ничего, кроме тех батонов хлеба, что мне дали в Корсуне[-Шевченковском]. Подводя итог, скажу, что три дня я не ел ничего, но ведь и другим приходится не лучше! Спасает усталость, и я засыпаю на горохе, который впечатывается во все части моего тела.
Когда я просыпаюсь и встаю, горошины у меня практически повсюду. Ими полны ботинки, карманы, они в рукавах и за шиворотом. Но чтобы снять ботинки и вытрясти их, не может быть и речи. Встав вверх ногами, я избавляюсь от большей части гороха, но не от всего. И уж точно не от того, что провалился на дно ботинок. Так он и останется там, чтобы приумножить мои мучения, как если бы я совершал паломничество ради искупления грехов. Несмотря на пробивающиеся сквозь серые облака лучи солнца, вчерашний мороз не ослабевает. Воды для умывания нет, поэтому несколько пригоршней снега служат для мытья рук и общего обтирания лица и по пояс. Вместо полотенца опять низ моей рубашки. До сего времени у меня не отрастала более чем суточная щетина. Теперь же последний раз я брился не меньше 10 дней назад, но у меня хватает других забот! Сам себя не узнаю. Иду поздороваться с Дрионом и его соседями. Сегодня настроение у Йозефа получше. Он больше не говорит о своих мрачных предчувствиях. Выхожу наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и присоединяюсь к беседе группы товарищей.
Неожиданно, в нескольких шагах от амбара, видение нашей мечты заставляет нас замереть на месте. В 20 метрах от нас с хрюканьем со всех ног несется маленький визжащий поросенок. Бедное животное даже не догадывается, что на него уставилось двадцать пар глаз, которые соответствуют двадцати пустым желудкам! Двадцать рук протянулись, дабы беспощадно указать на очередную невинную жертву войны. У поросенка нет шансов уцелеть против такого количества пустых животов, двадцати голодных желудков. Все начинают разворачиваться цепью, чтобы окружить противника и захватить любой ценой! Поросенок испуган и пытается спастись большими прыжками. Из-за слабой тактики нападающих ему это почти
