Поначалу очень холодно, и у одного из наших ладонь примерзла к стволу оружия, когда он взялся за него без перчаток. Но постепенно температура поднимается и становится вполне терпимой, особенно для такого длинного вечера. Трудно сказать наверняка, но сейчас где-то от -7 до -10. Кажется, напротив нас все погружается в сон, царит спокойствие, однако полагаться на него нельзя. Время от времени в отдалении видны мимолетные вспышки, но определить, от чего они, на таком расстоянии невозможно. Очевидно только то, что это в деревне, в 4 километрах от нас. Заняли ли русские позиции вокруг Моринцов, или они ближе к нам, между двумя деревнями? Мы ничего не знаем об участке, на котором я никогда не был.
Бесконечно долго тянутся часы и минуты, и затяжное спокойствие заставляет меня беспокоиться. От голода скрутило желудок. Конечно, можно постараться не думать об этом, но пустой живот требует своего. У меня такое впечатление, как если бы нынешнее напряжение оставило на нас отметины, которые заставляют нас нервничать. Дабы немного разрядить напряженность и сделать что-нибудь полезное, я решаю выпустить пару магазинов в сторону противника. По крайней мере, пусть знают, что наши позиции все еще заняты, – на тот случай, если думают обратное. И это даст русским пищу для размышлений, так как им следует знать, что дальше мы не отступим, что будем защищать наши позиции до конца, до последнего патрона, последнего человека. А главное – они не должны считать, будто мы здесь изолированы и что им противостоит лишь горстка солдат! Уже за полночь, а из нашего тыла по-прежнему ничего – ни признаков жизни, ни признаков смены, ничего вообще. Терпение и спокойствие – вот что не раз спасало нас.
Без десяти минут час ночи, а мы все еще здесь, я знаю, что бригада будет готова выступить к 2:30. Уверен, о нас позабыли! Авангард тех, кто должен пробить коридор, должен был покинуть Шендеровку еще два часа назад, с паролем «Freiheit», «Свобода»! Это пароль на нынешнюю ночь. Дабы сохранить элемент неожиданности, артиллерийской подготовки не будет. Чтобы избежать случайного или преждевременного выстрела, оружие не должно быть заряжено. Совершенно очевидно, что у нас нет известий о попытке прорыва. Ровно в 1:00 мы с Артуром коротко совещаемся и, в последний раз осмотрев сектор перед нами, решаем отойти в полнейшей тишине.
Возвращаемся тем же путем, которым пришли. В избе, где мы по прибытии обнаружили «бургундцев», все еще горит керосинка, но сам дом пуст, и на столе полно куриных яиц. Здесь ни души! Мы что, единственные, кто остался в Новой Буде? И конечно, никакой еды не осталось. Поэтому, разочарованный, я беру несколько яиц, дабы выпить их по дороге, – все равно ничего лучшего здесь нет. Остальные делают то же самое. Мы не засиживаемся, поскольку не хотим оказаться захваченными врасплох, и снова выходим на дорогу к Шендеровке. Избы, которые мы видели горящими, обрушились и догорают, освещая нам путь. Мы идем по правой тропинке, карабкающейся на холм и пересекающей его вершину, затем снова спускаемся вниз, к Шендеровке. Сейчас движемся быстрее, чем раньше, поскольку дорога идет под гору. Да и идти легче. Когда добираемся до амбара в Шендеровке, уже почти 2:30 ночи, и старшина Деравье спрашивает меня, где нас носило, потому что он дожидается нас уже больше часа. Ему пришлось, в ожидании нас, оставить здесь небольшую группу.
Мы оказались последними и единственными, кто занимал позиции в Новой Буде, и никто не удосужился нам сообщить, чтобы мы отходили! Что случилось бы с нами, не прими мы на себя ответственность отступить и если бы я не убедил Артура, что о нас просто забыли? Жизни 14 человек могли оказаться зависимыми от жестокой и преступной халатности! Сегодня нашу инициативу приветствуют. А могло случиться и так, что завтра мы предстали бы перед военно-полевым судом за то, что не дождались приказа на отступление.
Мы оставляем амбар и направляемся к балке, от которой двинемся к свободе или какому-либо другому конечному пункту. Хотя сейчас и ночь, на белом покрове балки нам видно множество людей и скопление техники. Не знаю, нужна ли нам еще техника, поскольку снаряжение, которое могло отяготить нас и помешать нашему движению, все, что было способно замедлить наш марш, было уничтожено, дабы не досталось противнику.
Пока я раздумываю над всем этим, до меня доносится характерный звук мопеда или мотоциклетки, которые прозвали «U.v.D» – «Unteroffizier von Dienst», «дежурный унтер-офицер». Этим же прозвищем мы наградили маленькие русские разведывательные аэропланы, приводимые в действие двухтактным двигателем[77]. Они летают низко, и я никогда не видел их средь бела дня. Слишком уж они уязвимы, однако обладают странной особенностью. Тарахтение мотора становится громче. Аэроплан не может находиться слишком далеко, однако эти машины слишком медлительны, и их можно услышать за пятнадцать минут до появления. Видимо, в этом причина того, что мы никогда не замечали их днем. А сейчас он, похоже, прямо над нами, однако всматриваться в небо нет смысла, потому что все равно ничего не видно, даже если кажется, будто можно попасть в него из стрелкового оружия. Стрелять бесполезно, если только наудачу; выстрелы все равно не достигнут цели. Самолет и не думает падать и продолжает кружить. Вдруг шум мотора смолкает – пилот глушит мотор, и все мы понимаем, что это означает! В тот же самый момент слышится свист, сопровождаемый взрывами. Свиста куда больше, чем взрывов, к которым примешиваются непонятные звуки. Пилот этого странного аэроплана снова запускает двигатель и так же медленно, как и появился, улетает прочь. Я иду посмотреть и, не пройдя и 30 метров, натыкаюсь на группу «бургундцев», собравшихся возле плетеной корзины с ручками, вроде тех, то используются дома для грязного белья. Повсюду вокруг валяются большие ржавые болты и шурупы. Взорвалось и несколько гранат, которые, похоже, не
