Какое-то время мы движемся по тропинке, по оставленному другими следу. Здесь, метрах в двадцати-тридцати перед нами, на холмике сидит человек с приоткрытым ранцем между ног. Подойдя к нему, я вижу, что это майор вермахта, мужчина лет шестидесяти, хотя на самом деле ему может быть не более пятидесяти. На нем фуражка горнострелковых частей и большой длинный Übermantel, зимний плащ, который надевают поверх шинели. Когда мы проходим мимо, я с удивлением замечаю у него в руке пистолет, однако мы приветствуем его кивком и следуем дальше. Не проходим мы и двадцати шагов, как слышим позади нас выстрел. Я тут же оборачиваюсь и вижу, что майор вроде бы даже не сдвинулся с места, а просто покачнулся с одной стороны на другую. Продолжая идти, я вижу, как он вдруг валится вперед, скатываясь со своего импровизированного сиденья. Сбитый с толку, ничего не подозревая, я разворачиваюсь, и мы спешим назад. Майор лежит на животе, голова склонилась на грудь, одна рука под ним, а другая отброшена в сторону, рядом с ранцем. В ней по-прежнему зажат пистолет. Сомневаться не приходится, он застрелился! Если хорошенько подумать, то его вполне можно понять, но все равно мне это кажется полной нелепостью – пройти через все эти месяцы сражений, недели окружения, преодолеть все трудности, чтобы теперь, в двух шагах от свободы, сдаться! И тем более на пути возрождения. Нелепая смерть. Мне была бы понятнее смерть в бою. И, кроме того, это не очень хороший пример.
Я не знаю, ослабевал ли артиллерийский огонь хоть на минуту, я не слышал, высматривая лишь нашу судьбу впереди. Мы сразу же двинулись в путь. Ни у кого из нас нет причин испытывать потрясение от такого ухода из жизни. Если необходимо умереть, то пусть это будет в бою. Мы на мгновение задумались, затем забыли увиденное, стерли из своей памяти, слишком занятые собственным стремлением выжить!
Мне кажется, что этот день тянется целую вечность. Через что только мне не пришлось пройти с раннего утра и до последней минуты! За какую-то треть дня произошло столько событий, что они наполнили бы множество других однообразных дней целой жизни. А ведь еще нет и 8:00 утра!
Мы продолжаем идти! Только вперед, на запад! Обстрел возобновляется, то с большими интервалами, то усиливаясь, то ослабевая. Впереди и справа, то есть на юго-востоке, где-то в тысяче метров от нас, местность возвышается наподобие естественной преграды. Вроде насыпи, какие встречаются в песчаных карьерах. По-моему, перепад высоты здесь где-то 15–20 метров. Но на самом деле не это привлекает мое внимание, а массивные темные силуэты, отчетливо видимые на самом верху. Их невозможно ни с чем спутать, но чьи это танки, наши или противника? Ведь мы так надеялись встретиться со своими, движущимися навстречу нам. Не думаю, что высшее командование потеряло всяческую надежду спасти нас, раз уж генерал Гилле, командир дивизии «Викинг», принял на себя командование всей окруженной группировкой. Мои сомнения длились недолго. Башни танков мгновенно поворачиваются и тут же выплевывают в нашу сторону смерть. Они обстреливают движущиеся по коридору прорыва группы. Придерживаясь направления нашего марша, но чуть правее, мы продолжаем движение[81].
Не прошли мы и 200 метров, как отчетливо увидели у подножия эскарпа (крутой внутренний откос рва долговременного или полевого укрепления, а также противотанковое или противотранспортное земляное заграждение в виде высокого крутого среза ската возвышенности или берега реки, обращенного к противнику и имеющего крутизну от 15 до 45 градусов. – Пер.) группу из пяти-шести человек, которые пытаются взобраться на него, прямо под позицией, которую танки выбрали для нашего обстрела! На мгновение я пугаюсь, думая, что они не замечают танков и собираются залезть прямо в волчью пасть, поскольку с того места, где они находятся, танки им не видны. Но на таком расстоянии предупредить их у меня нет никакой возможности! Очень быстро до меня доходит, что они отлично понимают, что делают, и мое сердце бьется в одном ритме с их подъемами и сползаниями к подножию возвышенности. Склон крутой, и, пытаясь достичь его вершины, они соскальзывают по снегу. Наконец вижу, как двое из них взбираются наверх, а немного погодя за ними следуют еще двое. Но еще до того, как на вершину поднялись последние двое, я отчетливо вижу, как один из танков вздрогнул, будто икнул, как раз в тот самый момент, когда длинная красно-желтая струя пламени вспыхнула, словно молния, на месте этих танков-преследователей. Так вот что там происходит! К счастью, это действуют парни с Panzerfäuste![82] В последние дни наша авиация, несмотря ни на что, смогла сбросить нам на парашютах медикаменты и боеприпасы, включая эти переносные противотанковые гранатометы, призванные вселять ужас в русских танкистов.
Пару минут спустя, даже раньше, еще два танка постигла та же судьба, а четвертый предпочел ретироваться с поля боя под шумные одобрительные возгласы наблюдающих товарищей! Два танка подбиты и теперь горят, окутанные черным дымом. Третий пытается отступить, но с одной только уцелевшей гусеницей далеко не уйдешь. Он крутится на месте, как раненое насекомое. И только в нем одном открывается башенный люк, и из него выбирается явно раненый танкист, который быстро скрывается за холмом. Никому больше не удалось выбраться из других горящих танков. Смерть противника – все равно человеческая смерть, но эта короткая схватка дает нам новую надежду на то, что мы выберемся из этой передряги, поощряет нас не ослаблять усилия. Она укрепляет наши сердца; дает веру в то, что не все еще потеряно – пока мы верим в это благодаря своим стойкости и мужеству.
После этой интермедии
