Когда мой желудок сжимается от голода, я достаю из кармана одно из яиц, прихваченных в Новой Буде, или то, что я оставил на память о поросенке, заплатившем жизнью ради спасения нас от голода в Шендеровке. Яйца на любой вкус, потому что к ним в кармане прилипли остатки сахара-сырца, табачные крошки – остатки былой роскоши – и пыль, которая обычно скапливается на дне любого кармана. Все это стерлось в муку, и теперь у сахара-сырца привкус табака или свинины и даже табак отдает сахаром. Но важно лишь подавить чувство голода, проглотить хоть что-то, дабы наполнить желудок.
Движемся мы не очень быстро, потому что каждый раз снаряды рвутся близко от нас, заставляя бросаться на землю, искать хоть какое-то укрытие, потом снова вставать и высматривать просвет или более простой путь выхода. Это одно из тех мгновений, та самая точка, избранная судьбой, чтобы остановить движение вселенной, момент пустоты и оцепенения!
Мне кажется, будто я медленно выплываю из ниоткуда! Не вижу ничего, кроме серого неба с темными облаками, из которых сыплется легкий снег. Вдруг замечаю двух товарищей из моей роты, Люкса и Домини. Они озадаченно смотрят на меня и что-то говорят. Вижу, как движутся их губы, но ничего не слышу! Какое странное ощущение! Они смотрят друг на друга и коротко переговариваются. Затем медленно, словно с сожалением, поворачиваются и уходят, исчезая из поля моего зрения! Все опять пропадает. Видимо, я снова теряю сознание. Но что приводит меня в чувство? Что за сон я покидаю? Мне не видно другого горизонта, кроме того, что находится на уровне моих глаз, а это уровень степной травы. Звук, который слышу, – это рев двигателя вместе с характерным лязганьем гусеничных траков. В поле моего зрения попадает танк, в 30, 40, 50 метрах от меня? Трудно сказать, но мне кажется, что в данный момент он метрах в тридцати. Сначала танк движется зигзагом, словно колеблется, ищет неизвестно что. Затем приближается и в поле моего зрения попадает его борт с советской красной звездой, в чем я совершенно уверен!
То, что я вижу, заставляет меня застыть от ужаса и моментально приводит в полное сознание. Танк выбрал несколько лежащих на земле тел, возможно еще шевелящихся, в качестве своих целей. Он давит их и поворачивается на месте, дабы наверняка достичь желаемого результата. Мне отчетливо видно лицо человека, который еще жив и чье тело исчезает под гусеницей танка. Лицо становится красным, словно вот-вот взорвется, как будто кровь готова брызнуть через все его поры! Когда танк снова поворачивается на месте, я вижу оторванный от формы рукав, застрявший между двумя траками и поворачивающийся вместе с ними, а в рукаве сама рука, заканчивающаяся кистью! Вижу, как эта рука, вместе с гусеницей, делает несколько полных оборотов, каждый раз ударяясь о броню над траками! Сдерживая дыхание, я не шевелюсь, опасаясь привлечь внимание этих современных гуннов! Танк движется дальше, и немного поодаль я вижу еще два, вымещающие свою ярость на лежащих в снегу раненых, безоружных и беззащитных, оказавшихся в их власти! Ничего подобного я никогда не видел с нашей стороны[83]. Поэтому не в состоянии понять такую свирепую кровожадность. Мы что было сил сражались против режима, который они пытались нам навязать[84], но никогда не позволяли ненависти овладевать нашими сердцами! Никогда не испытывали ненависти к солдатам, сражавшимся против нас!
Вскоре танки удаляются и шум стихает, однако увиденное мной навсегда запечатлеется в моей памяти! И снова я уцелел, но сколько еще раз мне повезет? Тут до меня доходит, что я ранен. Все это время я не осознавал этого, пока не пришел в сознание. На этот раз я и зритель, и, в то же время, исполнитель главной роли в своей собственной трагедии!
В поле моего зрения снег и неровности почвы во всех их мельчайших подробностях. Вижу сотни холмиков и пучков степной травы, закрывающих от меня безрадостную перспективу, и что-то вроде парящего повсюду в воздухе легкого марева. Все очень сильно отличается размерами по сравнению с тем, что видит стоящий на ногах человек. Все еще не веря в то, что случилось со мной, я пытаюсь понемногу смириться с правдой, боясь при этом испугаться собственных страхов и истинного положения вещей. Медленно возвращается способность здраво мыслить, потом исчезает и вновь возвращается, уже более настойчиво. Постепенно, сперва неуверенно, все становится на свои места, и мало-помалу я остаюсь один на один с единственным предположением, которого всегда боялся, с наихудшим из всех вариантом – быть раненным и в полном сознании, но пригвожденным к земле, предоставленным на милость других, на милость жестокого и кровожадного противника, от которого не стоит ждать ни малейшего милосердия.
Пытаюсь подняться и тут же падаю обратно. Все, на что я способен, – это перевернуться и опереться на колено. Тогда-то я и замечаю, что с моей левой ногой что-то не так. Потеряна? Не знаю, но наверняка сломана. Встать нет никакой возможности! Две робкие попытки показывают, что малейшее усилие шевельнуть ногой вызывает мучительную боль. Да, самое худшее в том, что я не могу двигаться. Ранение одной или обеих рук, даже ранение туловища позволило бы мне продолжать движение, но что теперь? Ощущения возвращаются, и я чувствую боль в правой части головы. Машинально касаюсь этого места рукой и подношу липкие пальцы к глазам. Какой ужас! Кажется, это фрагменты мозга! На самом деле я не очень-то представляю себе, как они выглядят, потому что никогда их не видел, но это очень походит на то, как я их себе представляю. Больше я голову не трогаю, только размышляю. По спине пробегает дрожь. Разве можно видеть частицы своего мозга на
