Слово за слово – и совершенно неожиданно разразился скандал неописуемых масштабов, с упреками и криками, со взаимными оскорблениями – и тут, дабы ткнуть Николая Ивановича мордой куда надо, Римма и рассказала мужу о своей измене, причем подала все это как мерзкое насилие, и добавила, что не ждет защиты от такого подонка, каким, по ее словам, являлся великий писатель.
– Да! Я давно не испытывала такого оргазма! Это не твои жалкие поглаживания старого импотента!
Он тут же начал нервно разыскивать Беседина, дабы излить душу и прояснить отношения.
Григорий Петрович устраивал для Туркменов дружеский ужин якобы у себя дома, а на самом деле на конспиративной квартире КГБ.
Ослепительно сияли хрустальные люстры, на трофейных буфетах мореного дуба стояли фарфоровые овчарки, зайцы и слоны, на стенах висели картины немецких мастеров в мощных рамах, мерно тикали высокие английские часы, и в углу сидел огромный бронзовый Будда.
– Какой у вас дивный дом! – восторгался Кемаль хоромами.
– До революции все это принадлежало одному богатею-купцу, – поясняла Алла.
– А теперь все ваше?! – удивлялась Шахназ.
– В СССР все квартиры являются народной собственностью, – равнодушно пояснил Беседин.
Настроение у него было неважное, сын продолжал приносить тройки и двойки, никакие увещевательные беседы не действовали. Кроме того, на днях умерла любимая тетка, которую в свое время он вытянул из родной деревни и помог получить однокомнатную квартиру. Он вообще любил помогать ближним и перевез в Москву всех своих деревенских родственников, иногда они являлись к нему на квартиру, волокли банки с вареньем и солеными огурцами, напивались и слезливо пели ему осанну, хотя про себя считали его жадным буржуем.
После нескольких рюмок настроение улучшилось, и в этот самый момент и затрезвонил Николай Иванович, весь день переживавший семейный скандал, усугубленный тем, что вдобавок Римма Николаевна объявила мужу, что на соитие она пошла по указанию органов, а это уже выглядело совершенно оскорбительно: как же это так? почему с ним даже не посоветовались? за кого же его считают?
Николай Иванович говорил чуть рыдающим голосом, словно Вертинский, исполнявший грустный романс:
– Григорий Петрович, здравствуйте. Это Ивановский. Я утром прибыл из Стамбула. Произошло ужасное. эта. моя супруга, простите, переспала с турецким послом. эта паскуда.
– Но это ваше личное дело. – попытался увернуться Беседин.
– Она говорит, что это вы ее заставили. это безобразие! Я этого так не оставлю. все видели соседи! – последнее особенно волновало Ивановского, ибо по соседству жил критик Гершензон, фигура злобная и имевшая влияние в высоких сферах.
Голова генерала замутилась от налетевшей злобы, и он не выдержал.
– Да пошел ты на хер! – заорал он тонким голосом, закашлялся и повесил трубку.
Грубость и брошенная трубка повергли Ивановского в полную панику, его писательское воображение уже рисовало картины суда чести, снятия со всех важных постов, запрета на выезд за границу, выселения из казенной дачи в Переделкине, исключения из Союза писателей. Пришлось выпить водки, разбить портрет Риммы, уехавшей навсегда к подруге, и залечь в постель.
За ужином, главным событием которого был жареный фазан, собственноручно подстреленный Бесединым в охотничьем хозяйстве Завидово, прислуживала домработница (лейтенант КГБ), молодая блондинка с толстыми ногами.
Отвалившись от стола, проследовали в гостиную на кофе с коньяком, пил один Григорий Петрович, ибо Алла спешила к больному мужу-скрипачу и боялась, что от нее будет пахнуть.
В конце вечера Беседин вручил Шахназ малахитовую шкатулку («Я буду счастлив, если вы ее возьмете, мы, русские, – тоже восточные люди!»), посольская чета откланялась, за ними последовала Алла, которая любила мужа и не раз выбивала у Григория Петровича путевки для него в самые престижные санатории страны.
Шеф грустно пил коньяк, думал о быстротечности бытия, а лейтенант-блондинка молча убирала посуду, пока Григорий Петрович, заинтересовавшись мелькавшими тут и там толстыми икрами, не пригласил ее к столу, чтобы поставить точку в меню превосходного вечера.
Несмотря на общий прогресс, разработка Кемаля Туркмена продвигалась туго, и все потому, что шеф запретил проявлять инициативу и назойливость. То-то была у Коршунова радость, когда однажды раздался телефонный звонок Оксаны, сообщившей триумфальным тоном, что турок только что пригласил ее на ужин, а потом, по всей вероятности, зайдет к ней на кофе.
– Ты можешь перенести встречу? – спросил Коршунов, застигнутый врасплох: техника в квартире над Оксаной была частично демонтирована.
– Никак не могу, я уже дала согласие. Вы хотите, чтобы он мне больше никогда не позвонил?
– Елки-моталки, – проорал Коршунов. – Так затяни ужин, не спеши домой! Только смотри: не дай бог произойдет, как в прошлый раз. помнишь? Во сне увидишь тогда все свои загранпоездки!
Это подействовало, и Оксана уговорила посла поужинать в пригородном Архангельском, куда и помчались, нежно лаская друг друга на заднем сиденье.
Вернулись поздно, Коршунов лично контролировал дело.
Сухой пережаренный бифштекс и избыток озона настолько обострили вкус Кемаля к жизни, что он без всяких предисловий набросился на Оксану, доставляя несказанное удовольствие молодым фотографам-технарям, смакующим любовные сцены. Юный лейтенант, увлеченный действом, вдруг почувствовал, что его штаны не только вздулись, но сейчас может произойти. и он побежал в туалет, дабы избежать непоправимого.
– Птичка в клетке! – захлебывался от радости Коршунов, не забывая, что по телефону требовалась особая конспирация. – Козла взяли за жабры, Григорий Петрович! – он размахивал еще влажными снимками.
– Прекрасно! – ответствовал шеф. – Приезжайте и покажите, что вы там натворили.
Держа на весу драгоценности, Коршунов ринулся в машину, и через полчаса шеф уже рассматривал фото, думая, как скучно и одинаково проходит этот вроде бы приятный процесс у большинства людей, и даже у турецких граждан.
– Как же вы предполагаете проводить операцию? – спросил Беседин.
– Очень просто: предъявить ему фото и прижать к стенке.
– М-да, очень интересно. Возможно, он будет министром иностранных дел. думаете, это не изменит его отношения к нам?
– Он уже будет нашим агентом!
– И что? Все наши агенты к нам хорошо относятся? Большинство завербованных на компромате ненавидят нас больше, чем самые злобные враги!
– Зачем же мы тогда делали фото? И вообще, зачем затеяли весь сыр-бор? – Коршунов даже
