– Вы рассуждаете не как опытный чекист, а как разбойник с большой дороги. Где ваш аналитический ум? Да, посол осторожен, старается действовать быстро, думая, что обходит нас. Так было и с Ивановской, и с той проституткой, и сейчас с Оксаной. Он грешит и ждет, что последует за этим, он ожидает от нас гадостей. Забудьте о грубом шантаже, об этом жалком блефе. Дайте турку шанс развлекаться, как душе угодно, естественно под негласным контролем.
Карт-бланш – дело хорошее. Кемаль Туркмен, осторожно отведав из чаши греха, как и предполагал Беседин, начал пить полными глотками, тем более что его супругу домашние дела задерживали в Стамбуле.
Список пополнялся ежедневно, люди Коршунова работали как волы, наружка проклинала объект, мотавшийся и днем и ночью по своим любовницам, которых приходилось фиксировать, устанавливать, собирать на них данные, ставить на учет.
Иногда Кемаль обсуждал дела с военным атташе, интимными подробностями жизни он с ним не делился, однако его интересовало, каким образом устраивают свою личную жизнь другие турки.
– Когда прибывает ваша жена, Назым?
– Через месяц, не раньше.
– Как жаль, что в Москве нет публичных домов. – хитрый Кемаль подталкивал атташе на откровения, но последний так и не открылся.
Тем временем Коршунов, не выносивший бесконтрольности, порешил прибрать к рукам проститутку Галину и нанес визит в коммуналку.
Дверь открыл одноногий инвалид, из квартиры пахнуло тяжелым запахом убогости.
– Вам кого?
– Гражданку Зотову.
– Откуда вы? – испугался инвалид.
– Из милиции. – и Коршунов решительно вошел внутрь.
Галина недавно проснулась и увлеченно штопала чулок. Хотя образованием она не блистала, однако интуицией обладала недюжинной, и сразу определила, с кем имеет дело.
– Галина Ивановна, моя фамилия Петровский, и я работаю в органах государственной безопасности (милиция не пользовалась авторитетом у шлюх)… – он вынул красную книжечку и помахал ею перед глазами Галины. – Нам известно, что вы регулярно встречаетесь с турецким дипломатом.
Если бы Геннадий Коршунов предполагал, какую Ермолову потерял театр в лице Галины! Уже после его первых слов сливообразные глаза девицы начали медленно наполняться слезами, и к концу монолога водопад по нарастающей уже полился через скалы.
– Не знаю я никакого турецкого дипломата! – рыдала она, холодно оценивая между тем своего собеседника, которого нашла, как ни странно, слишком интеллигентным. – Не водила я никого!
Женские слезы действовали на Коршунова самым разрушительным образом, он их органически не выносил и терялся, как малое дитя.
– Что ты валяешь дурака? – неадекватно грубо заорал он, как гестаповец в советских фильмах, допрашивающий партизан. – Будто мы не знаем, чем ты занимаешься! Елки-моталки. он запнулся, распираемый гневом.
– Я портниха. я шью. за что вы меня? – тут шум водопада перерос в жалобное бурление.
– Да заткнись ты, елки-моталки! Хочешь, чтобы дали тебе под задницу из Москвы? За сто первый? На лесоповал под Мурманск хочешь? – продолжал он, вдруг почувствовав, что под ним сейчас провалится пол.
– Я не знаю, кто турок, а кто – нет. я портниха.
– Я вот тебе покажу портниху!
В ответ раздались такие стенания, что у Коршунова внезапно заломило виски и замолотил пульс. Ничего не оставалось, как хлопнуть дверью, пообещав вернуться через несколько дней вместе с «воронком».
Григорий Петрович читал справку о работе с турецким послом, полируя пилочкой ногти, – такая вот слабость, повторял часто пушкинские «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
Коршунов почтительно наблюдал из кресла, как порхала маленькая пилочка.
– Все это довольно пошловато. – молвил Беседин, дойдя до раздела об интимной жизни посла. – Чисто механический секс! Вся ваша бабская агентура не способна вызвать любовь, это – бесполые манекены, хорошо раскрашенные, но манекены, намазанные разными там «Коти»! Они не могут достойно распалить даже турка! Так, чтобы он вдруг понял, что женщина может быть дороже родины, дороже богатства, дороже всего на свете!
Мысль поразительная.
– Извините, Григорий Петрович, но тут какой-то романтизм. я лично никогда этого не встречал. – Коршунов уже и не знал, в какую сторону рулить.
– Не пора ли вам на пенсию, полковник? Что вы зациклились на своих компроматах? Забудьте об этой грязи, думайте о возвышенном. Нам нужна любовь как у Ромео и Джульетты, пусть не такая пылкая, но любовь. В глазах посла мы должны выглядеть как его спасители, а не как губители, сующие в нос гнусные фото.
– Извините, Григорий Петрович, я, видно, до таких планов не дорос.
Коршунов даже обиделся и имел вид удивленного волка, внезапно попавшего в капкан.
Беседин наслаждался произведенным эффектом и развил план: во-первых, требовалось изолировать от посла и Оксану, и Галину, и прочих дам, напугать их так, чтобы не только встречаться, но и говорить по телефону они боялись. Во-вторых, надо тонко стимулировать контакт турка с прославленной Марией Бенкендорф-Лобановой, именно ее после встречи у художников несколько раз добивался посол, однако актриса, не имея санкции, отказывала ему, ссылаясь на занятость.
Итак, отрезать от дамского пола и подбросить звезду Большого – легко сказать!
И это задача номер один. Гигантская работа.
Указания последуют.
И повалились на бедного турка беды, одна к одной: Оксана, к его великому удивлению, отвергала рандеву, сославшись на затяжную болезнь, Галя же вообще исчезла с горизонта: из квартиры хмуро отвечали, что она переехала в другое место, с другими дамами тоже что-то стряслось. Шахназ задерживалась в Турции, мадам Ивановская находилась при муже (однажды они встретились на приеме, Кемаль поцеловал ей руку, а она вспыхнула, как девочка, и заморгала глазами, – вот-вот заплачет), короче, посол испытывал серьезнейший половой кризис, и это бедствие продолжалось целых три недели, к концу третьей он даже похудел.
С четкостью, принятой только в КГБ, именно к концу третьей недели в телефонной трубке на квартире у посла прозвучал уверенный, но нежный голос:
– Господин Кемаль? Это Мария Бенкендорф-Лобанова. Вы меня помните?
О да, он сразу вспомнил ее! как же он мог не вспомнить ее? он просто не мог не вспомнить ее! Еще тогда, в первый раз, в шуме вечеринки у Дмитрия, очарованный, нет, потрясенный ее красотой! А потом несколько раз он
