Бурцев помог. Рванулся на злосчастное ристалищное поле. Вклинился в толпу ливонцев с тыла, откуда никто не ожидал нападения. И где искал сейчас спасения фон Грюнинген с автоматом.
Это было как в регби без правил, когда в погоне за мячом разрешено все. Только рвался Бурцев сейчас не к мячу. Отпихнуть одного, второго, третьего… Рыцари Дитриха от мощных тычков в спину, бока и под колени падали как кегли. И освобождали путь. Сзади звенело железо и звучали проклятия, а Бурцев, не оглядываясь, несся вперед.
Там – впереди – оставалось только двое. Оба-на! Поднырнуть и перекинуть через спину ливонца с занесенным мечом. Оп-ля! Рвануть на себя и крутануть через подсечку еще одного рыцаря. Ага, вот и бледная физиономия фон Грюнингена. Обернуться ландмейстер успел. Поднять автомат тоже. Больше – ничего.
Бурцев присел. Резким ударом левой ладони отвел ствол вверх и в сторону. Отвел и тут же перехватил мертвой хваткой куцее цевье. Правой врезал Дитриху по зубам. Окольчуженной перчаткой. Как следует. Голова ливонца дернулась назад. Еще удар – и немец полетел на землю.
Фон Грюнинген упал. «Шмайсер» остался у Бурцева.
– Лиген![69] Думкопфы хреновы!
Въехали не все и не сразу.
– Лежать, говорю, суки! Руки в гору! Ханде хох, мать вашу! Пся крев! Карга балалары![70] Тубэн эт![71]
Угрожающе размахивая оружием, он сыпал отборной бранью: по-немецки, по-польски, по-татарски. Но больше, конечно, по-русски.
Вряд ли ливонцы поняли все озвученные многоэтажные словесные конструкции. Но главное – поняли: палочка-выручалочка-стрелялочка вертелась сейчас над их головами. А головы эти хотелось уберечь каждому. Ливонские рыцари повалились в снег.
Фон Грюнинген тоже лежал на спине, таращил снизу глаза, шевелил разбитыми губами, но не предпринимал попыток подняться. Вот и славно. Тратить патроны понапрасну не придется. У Бурцева была сейчас другая цель.
Не-на-ви-жу! Бурцев саданул короткой очередью по трибунам слева от Аделаиды и фон Берберга.
Не-на-ви-жу! – и справа тоже.
Ливонцы, на головы которых посыпались стреляные гильзы, вздрогнули, отползли подальше.
Еще очередь.
И еще.
Упали трое чернорясных автоматчиков. Остальные вместе со своим псевдоепископом Вильгельмом ловко попрыгали с трибун, залегли. Очень грамотно, кстати, залегли – укрывшись за трупами павших. Тевтонские кнехты и рыцари – те вовсе сыпались сверху как горох. Бестолково и больше от страха.
Путь был свободен!
– Фридрих! Аделаида! Бегите же! Фон Берберг, не стой столбом! Хватай Аделаиду в охапку и дергай! Ско-рей!
Еще одна порция непереводимых на немецкий ругательств. Дошло, блин! Фон Берберг снял раненую Аделаиду с трибун. Потащил… Правильно, туда вон – к лошадям, где неподвижным чурбаном застыл долговязый оруженосец Фриц. Да быстрее же, дубина вестфальская…
Глава 57Ударили и смолкли ответные выстрелы. Две-три пули прожужжали над ухом. Вильгельм Моденский, приподнявшись, махал пистолетом, ревел на подчиненных.
– Этого брать живым! – надрывался папский легат. – Его девчонку тоже! Жи…
Ага, как же, не про твою честь, падре. Ишь ты, девчонку тебе захотелось, святой отец! Получи-ка вот лучше! Две последние пули Бурцев вогнал в фиолетовую сутану Вильгельма.
– …вым-х-х!
Псевдоепископ захлебнулся собственным криком. Убит? Нет – ранен! Придерживая простреленное плечо, святоша с пистолетом откатился за трибуны, затих.
Пока автоматчики соображают, что к чему… Оп-ля! Рывком Бурцев поставил фон Грюнингена на ноги. Прикрываться широкотелым ландмейстером было очень удобно.
– Всем лежать, или снесу вашему магистру череп на хрен!
Живой щит дернулся было раз, другой. Но, едва почуяв над ухом разогретый автоматный ствол, угомонился как миленький. Притихли и автоматчики в монашеских одеждах. А как иначе – подстреленный командир молчит, а враг ругается – страшно и непонятно.
Вот так, хорошо… «Шмайсер» приставлен к виску ливонца, и кто догадается, что магазин уже пуст? Дитрих тихонько подвывал и бормотал что-то на латыни, однако больше не вырывался. Вслед за Бурцевым ландмейстер послушно пятился с ристалища. Даже головой не вертел, умница. Автоматчики не стреляли. Видимо, боялись задеть свою только что поставленную во главе ордена марионетку. Наверное, планы у ребят серьезные на этого фон Грюнингена, раз такое дело.
Где-то за трибунами застучали копыта. Бурцев глянул – быстро, мельком. Фон Берберг, Аделаида… Последним скакал долговязый Фриц, прикрывая господина собственной спиной. Три лошади и три всадника удалялись от ристалища в сторону Вислы. Два всадника и одна всадница… Ну, наконец-то!
– Фридрих! Гоните туда, где были ночью! Там встретимся-а-а!
Кричал Бурцев без особой надежды быть услышанным. Даже если вестфалец разберет слова, брошенные вдогонку, даже если поймет, с чего бы ему следовать советам соперника. А, неважно! Главное – фон Берберг и Аделаида мчались прочь. Главное – в них не стреляли. Все стволы сейчас были направлены на Бурцева и его оцепеневшего от ужаса заложника.
Они медленно отступали с турнирного поля. Поваленная ристалищная ограда осталась позади. За ней – пусто. Там, где недавно толпилась непролазная людская масса, теперь – ни души. Разбежался незнатный кульмский народец, попрятался. Бесстрашные иноземные рыцари – и те, нюхнув пороха, сочли за благо отступить подальше от опасных и странных орденских разборок.
А вон и ближайшая коновязь с лошадками! Сторожей здесь тоже нет. Так что топаем к ней, к ней, родимой. Эх, добраться бы только… Прошла целая вечность, прежде чем Бурцев уперся спиной в длинное бревно на козлах. Потом заскользил вдоль хлипких, сколоченных на скорую руку кормушек. Под ногами хлюпало. Не грязь, не снег – навоз. А, плевать! Краем глаза он уже заприметил славного конягу. Хорошей быстроногой стати жеребец, не расседлан, без лишней поклажи, привязан небрежно. Разок дернуть такой узел – повод и отвяжется.
Автоматчикам никак не лежалось на месте. Один за другим поподнимали головы, поползли следом за пятившимся противником. Были бы еще патроны – шарахнул бы очередью – не промахнулся!
Зашевелились и ливонцы, проворонившие своего драгоценного ландмейстера. На ристалище приподнялись белые плащи, измазанные грязью и кровью.
– Лежать! – рявкнул Бурцев, – На место!
Ткнул с силой ствол «шмайсера» в ухо фон Грюнингена. Пленник дико заверещал. Ливонцы снова бухнулись на землю. Автоматчики неохотно отползли назад. На полшага – не больше. И то хлеб. Могли ведь и не послушаться. В следующий раз точно не послушаются. Только не будет уже следующего раза-то. Не должно быть.
Дитрих фон Грюнинген не сразу сообразил, что его больше не держат. Бойцы Вильгельма Моденского тоже не углядели стремительного движения Бурцева. А он уже поднырнул под коновязь, сдернул повод, перекинул через шею конька. Взлетел в седло. «Шмайсер» – эта опустошенная до последнего патрона безделица теперь будет ему только помехой – упал к ногам Дитриха.
И весь ступор с ливонца как рукой
