Фашистский хрононавт ударил очередью – от живота, не целясь. Целиться на таком расстоянии не было необходимости.
В замкнутом пространстве загрохотали выстрелы. «Шмайсер» прокашлял отрывисто и громко. Но за мгновение до того Бурцев, пригнувшись сам, размашистым ударом под колено свалил на каменный пол и Освальда. Пули просвистели над упавшим добжиньцем, ушли в дверной проем.
Теперь автомат смотрел в грудь Бурцеву.
И он заорал! Первое, что пришло в голову.
– Хайль Гитлер! – истошным голосом рявкнул Бурцев в лицо эсэсовцу, салютуя при этом мечом.
Нет, фашист не вытянулся в струнку, не вскинул руку в ответном нацистском приветствии. Но крайнее изумление отразилось на исхудавшей за время заточения физиономии. Ствол «шмайсера», дрогнув, опустился вниз. Парень явно не ожидал услышать в тринадцатом веке здравицу любимому фюреру. На секунду он замешкался, гадая, кто скрывается за тевтонским топхельмом, и не решаясь открыть огонь. Эта секунда оказалась для гитлеровца роковой.
Прыжок. Багровый отблеск углей жаровни на лезвии уже поднятого меча – и автоматчик замертво рухнул в кресло, из которого только что поднялся. Вернуться с хорошей новостью от союзников-крестоносцев ему уже не суждено.
– Гитлер капут! – усмехнулся Бурцев.
И чуть не разделил участь своей жертвы. Он едва успел уклониться, когда воздух над его собственной головой рассек клинок магистра. Конрад Тюрингский, в отличие от добжиньца, быстро пришел в себя после автоматной стрельбы и теперь напирал на Бурцева, нанося мощнейшие удары.
Если бы было время, Бурцев сменил бы свою обоюдоострую железку на немецкий «шмайсер» и закончил бы этот поединок в два счета. Если бы было время!.. Так ведь не было! Ни единой секунды!
Крестоносец оказался прекрасным фехтовальщиком. Даже то обстоятельство, что его противник был защищен доспехами, а сам он – нет, играло на руку Конраду. Отсутствие лат позволяло магистру двигаться с поистине нечеловеческой скоростью. Бурцеву оставалось лишь отскакивать и увертываться от стремительных выпадов тевтона. Даже парировать удары он старался по возможности меньше. Слишком опасно было подставлять свой клинок под свистящую сталь Конрада. А об атаках и контратаках вообще пришлось забыть.
Долго такой танец со смертью в тесноте подвальной камеры продолжаться не мог: Бурцева настойчиво припирали к стене. Один раз ему спас жизнь шлем, дважды пришлась кстати прочная кольчуга, по которой скользнуло острие вражеского меча. Но в бою с магистром нужен помощник посерьезнее.
– Освальд, мать твою! – позвал Бурцев.
Добжиньский рыцарь, сидя на полу, все еще ошарашенно пялился на пулевые отверстия в косяках и двери. В голове поляка не укладывалось, как и чем были пробиты толстые доски.
– О-освальд!!!
Добжинец наконец стряхнул оцепенение, подхватил оброненный меч, поспешил на выручку…
Увы и ах! Бездоспешный Конрад Тюрингский успешно противостоял им обоим: мастер оказался, каких поискать!.. А время работало против них. В любую минуту в подвал могли спуститься орденские братья. Да и без посторонней помощи у Конрада имелись неплохие шансы одержать верх.
Подмога все же подоспела. Но не к магистру. Бурангул неожиданно атаковал Конрада с фланга. А сражаться сразу с тремя противниками было уже не по силам даже столь искусному мечнику. Клинок татарского сотника обрушился на голову магистра. Конрад пошатнулся.
Добил его Освальд.
Есть! Хищник умер. На завоевательных планах ордена поставлен крест. Большой. Жирный. Тевтонский.
– Вовремя ты, Бурангул! – тяжело дыша, прохрипел Бурцев по-татарски.
– Вообще-то я не один, – без особой радости сообщил юзбаши.
Словно в подтверждение его слов кто-то забарабанил в дверь подвала. Дверь была заперта, и стук становился все громче. Били руками, ногами… Потом ударили топоры.
– Кажется, кто-то нашел слугу с перерезанным горлом, – доложил степняк. – Наверху, в большой зале, было много шума, потом что-то загрохотало здесь, у вас. Вот так: та-та-та-та!
Татарский сотник с любопытством взглянул на изрешеченную пулями дверь пыточной и продолжил:
– Сверху начали спускаться. Я запер подвал и – к вам.
– Все правильно, – одобрил Бурцев.
Он бросил клинок в ножны. Поднял из-под пыточного кресла и сунул за рыцарскую перевязь немецкие гранаты-колотушки. В правый сапог впихнул «вальтер». В левый – запасные обоймы к автомату и пистолету. Перекинул через плечо ремень «шмайсера». Подхватил малую башенку перехода. Кто знает, может быть, она, в самом деле – его обратный билет домой. Ох, тяжеленькая, зараза! Следовало бы еще взять заряженный фаустпатрон, но у одного рук на все про все не хватит.
– Освальд, подбери-ка! – кивнул Бурцев на гранатомет. – Только осторожней. Эта дура не дырявит двери, а вышибает нафиг!
Рыцарь осенил себя крестным знамением, но «дуру» поднял. Теперь – самое главное. Нужно найти Аделаиду.
Бурцев выскочил из пыточной камеры в коридор. Лезвия топоров уже расщепляли подвальную дверь, но время еще было.
– Быстро ищем княжну! – велел он. Пояснил Бурангулу: – Где-то здесь должна быть пленница Конрада.
– А вон там кричала какая-то хатын-кыз, – кивнул татарин в дальний конец коридора. – Пока вы мечами звенели, она…
Дослушивать Бурцев не стал.
– Держи, – сунул он степняку заветную башенку, – не разбей только.
И кинулся к дальней темнице.
– Аделаида! Это я, Вацлав! – крикнул он. И рванул засов.
Дверь распахнулась. Однако никто не спешил кидаться ему на шею.
– Слышь, княжна! Вацлав я, Вац-лав!
Бурцев шагнул в темноту.
– Лжец! – раздался милый сердцу визг.
Что-то вылетело из темноты. Что-то большое и тяжелое. Грохнуло о шлем. О железный тевтонский горшок разбился горшок глиняный. В стороны полетели черепки и комья каши. Горшок был большой, каши в нем было много.
– Ну хоть кормили тебя тут прилично – и то хорошо, – хмыкнул Бурцев, снимая шлем с залепленной смотровой щелью.
Видать, не признали его сразу в чужом шлеме, а вот княжну не узнать после подобной выходки было невозможно. Бурцев перехватил тоненькую ручку, уже целившую ногтями в глаза, вытянул девушку на свет.
– Ты?! Здесь?! – Аделаида щурила глаза от факельного света. – Вацлав?!
Полячка уставилась на черный крест, красовавшийся на груди Бурцева. Скользнула взглядом по двух фигурам в тевтонских доспехах, видневшимся за спиной Бурцева. Аделаида вскипела:
– Так ты заодно с крестоносцами, русич!
– Утихомирься, княжна, – подал голос Освальд. Добжинец взвалил гранатомет на плечо, словно алебарду, снял шлем. Догадавшись, что именно смутило пленницу, примеру рыцаря последовал и Бурангул. Ох, лучше бы он этого не делал…
Расплывшаяся в улыбке татарская физиономия напугала Аделаиду еще больше. Полячка, пискнув, метнулась обратно в камеру. Бурцеву стоило немалых усилий снова извлечь ее оттуда.
– Язычник! – яростно отбивалась полячка. – Адово отродье! Богопро-а-ап!
Пришлось закрыть девушке рот, чтобы объяснить ситуацию.
– Это хороший язычник. Добрый, белый и пушистый. Он нам помогает и, между прочим, именно его меч только что сразил Конрада Тюрингского.
Аделаида изумленно хрюкнула, и Бурцев рискнул отпустить девушку:
– Остальное объясню позже, княжна. Сейчас надо уходить. Будем пробиваться наверх.
– Пробиваться? – усы Освальда грозно встопорщились, добжинец убрал с плеча гранатомет. – В таком случае, Вацлав, забери, пожалуйста, эту палицу. Я предпочитаю драться мечом.
– Палицу?! Ты, Освальд, того… даже не вздумай кого-нибудь приласкать этой «палицей». Сам без головы останешься и нас
