бумаги. Все, что осталось от той записки, найденной отцом. Куда ее Кармашкин засунул?
Генка похлопал себя по бокам, проверяя карманы, пошевелил пальцами, вспоминая, как держал записку в руке. Что-то там такое было важное… Кого-то надо было опасаться. Семенова… ночь… школа…
Кто-то должен быть около школы!
Семенова!
Точно! Если у нее получится, она обязательно придет к школе. Или около школы можно будет что- нибудь о ней узнать.
Только бы она была жива!
Кармашкин быстро собрался, сунул в карман фонарик, взял зачем-то моток веревки и выскользнул на улицу.
После прогулки под дождем даже в теплом свитере и непромокаемых ботинках чувствовал себя Генка неважно. Его бил легкий озноб. Очень хотелось завернуться в одеяло и упасть головой на подушку. Шутка ли – третья ночь на ногах! Завтра в школе он будет ходячим трупом.
Пытаясь согреться, Кармашкин с шага перешел на бег. Стоило только опасаться милицейских патрулей. Его никогда не ловили, но рассказы тех, кто побывал в отделениях милиции за хождение по улице в ночное время без взрослых, впечатляли.
Чтобы не расстраивать себя мыслями о безрадостном будущем, Генка стал думать о недавнем прошлом. А ведь еще неделю назад жизнь была безоблачной, впереди лето, первое выступление. И почему все испортилось в последний момент?
После ливня зелень на деревьях как-то особенно распустилась. Свет хорошо знакомого фонаря, стоящего напротив окон учительской, тонул в молодой листве.
При каждом повороте головы казалось, что вон там, под яблоней, кто-то стоит. А из-за липы сейчас кто-то выйдет. Или из-за березы? А вон от того клена уже точно кто-то идет.
Чтобы обезопасить себя хотя бы со спины, Кармашкин прижался к стене школы. Вокруг было слишком много звуков, слишком много теней, слишком много непонятного.
Над головой хлопнула рама. Кармашкин задержал дыхание и на четвереньках стал отползать ближе к крыльцу.
– Не туда! – зашипел Майсурадзе, хватая Генку за плечо. – В другую сторону!
От неожиданности Кармашкин сел на землю.
Перед ним стоял Вовка. Самый настоящий Вовка. Он был не прозрачный, не висел над землей и не пытался превратиться в чертика.
– Ну что, тусанемся по полной? – Майсурадзе толкнул его в спину и прокрался вдоль стены. Удар был внушительным, так что всякая идея о Вовкиной призрачности улетучилась.
– Это ты? – выдохнул Генка.
– Нет, Пушкин! Бежим!
Вовка пробежал под открытым окном учительской и остановился около угла.
– Что ты здесь делаешь? – радостно зашептал Кармашкин, пристраиваясь рядом.
– Макароны ем! – отозвался Вовка и резко потянул Генку к земле. – Да пригнись ты! Она скоро придет.
С недосыпа Генка соображал туго. Он смотрел себе под ноги, не в силах понять, кого ждет его приятель.
– Ты куда уставился? – Майсурадзе хлопнул Кармашкина по затылку. – Туда смотри, – он показал в сторону крыльца. – Через дверь она пойдет.
– О ком ты говоришь? – не выдержал Генка.
– О твоей распрекрасной Семеновой! – ответил Вовка. – Ты записку получил?
– Какую записку? – Кармашкин окончательно запутался. – И никакая Семенова не моя!
– Вот дубина! – постучал по своему лбу Майсурадзе. – Тебе же русским языком сказали, не подходи к ней! Это она во всем виновата. Хочешь, я тебе это по-грузински повторю?
– Не надо по-грузински, – насупился Генка. – Я тебе и так сейчас врежу, без всякого иностранного языка.
Он перехватил Вовкину руку – тот держал что-то очень знакомое, большое и плоское, что Кармашкин никак не мог рассмотреть.
– А это у тебя что? – Генка ткнул пальцем в странную тетрадку.
– Для конспирации, – загадочно ответил Майсурадзе. Вблизи непонятный предмет оказался новеньким журналом с еще склеенными листочками. – Не переживай, мы уже все продумали.
Школьный двор пересекла быстрая фигура. Бегущий человек явно не был спортсменом, бежал он неуклюжими скачками, размахивая руками. Миновав крыльцо, он завернул за угол и уверенно направился к затаившимся приятелям.
– Идут! Идут! – возбужденно зашептал Костик, с трудом переводя дух. – Через заднюю калитку пошли. Сейчас здесь будут.
– Кто идет? – Генка вглядывался в Янского, боясь, что зрение его подводит, что это никакой не Янский. Правильный Костик, этот вечный мальчик со скрипкой, не мог ночью оказаться возле школы. Его бабушка ни за что в жизни не отпустила бы!
