— Ничто, дай срок.
— Да я-то дам, а вот он даст ли вам? Сейчас, того и гляди ворота распахнуться да ярыги из приказа Ивана Никитича Романова нас всех и похватают.
— А за что? Грамотки у нас той сейчас нет, доказательств никаких не будет… или ты донести захотел? Так мы быстро…
— Не пугай, Борис Михайлович, пуганный я! Доносить не стану, да только скажу, что не получится у вас ничего. Побьют вас царские ратники, как пить дать побьют.
— А мы, как царь Владислав к Москве подойдет, мы в набат ударим, и ворота ему откроем!
— Это другое дело, — задумался князь, — а если не подойдут ляхи к Москве?
— Как это?
— Обыкновенно. Ударит по ним царь, да и побьет всех разом. Он на такие шутки мастер.
— Польское войско в чистом поле не одолеешь!
— Как знать. А что об сем деле святые отцы думают?
— А им на что знать?
— Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без церкви то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить собираешься?
— Иона есть.
— Тьфу, ты что совсем дурак?
— Чего лаешься?
— Меня в ту пору в Москве не было, а я и то знаю, что митрополита Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили. Ты думаешь, он такое забыл?
— Что с того, нас в ту пору всех могли побить.
— Верно, могли, и сейчас могут. Так что пойду я бояре, бывайте здоровы.
— А…
— А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим.
Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон, двинулся к выходу.
— Донесет, — прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший Телятевский.
— Нет, не успеет, — покачал головой боярин, — пусть идет покуда.
После ухода Хованского, засобирались и остальные гости. Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков, Телятевский, да молодой Щербатов.
— Боятся, сукины дети, — с нескрываемой злобой пробурчал Телятевский.
— А ты разве не боишься? — пожал плечами князь.
— Меня ищут.
— А кто тебе виноват? Уж коли берешься за дело — так делай, а не умеешь, так и не берись. Виданное ли дело на божьего человека напасть?
— Знал бы ты, кем этот божий человек прежде был!
— А я все знаю. И то кем он раньше был, и чем занимался, когда его царь Ивашка на службу к себе переманил, и даже догадываюсь, за каким делом он его на сей раз посылал. Не знаю только за каким бесом, ты напал на него со своими холопами. Что молчишь-то?
— Не хотел я того.
— Так ясное дело, что не хотел. Ты там со своими татями грибы собирал, а Мелентий, ни с того ни с сего, семь раз на нож упал.
— Не куражься, боярин, невесело совсем.
— А с чего ты взял, что я веселюсь? Только ты ведь не рассказываешь ничего, вот мне и приходиться скоморошить на старости лет.
— Да что тут рассказывать-то. Глупо получилось, на постоялом дворе встретились случайно. Мы уж уезжали, а они только появились. На час бы разминуться, так ничего и не было бы.
— А коли встретились, так непременно убить надо?
— Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А это этот черт в рясе, да и заприметил.
— Так, что с того, сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял.
— Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто, да и рожу отвернул. А я сразу понял — признал собачий сын! И теперь не будет мне покоя, ни днем, ни ночью.
— Что хоть за вещь?
Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений.
— Вот что мил человек, иди ка покуда в людскую, да глаза не мозоль. Не надо чтобы тебя видели.
Дождавшись когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил.
— Чего встрепенулся Митя, — спросил немного насмешливо боярин, — али сон сладкий видел, да пробудился?
— Нет, князь, не сплю я.
— Уж я вижу.
— Правда, не сплю!
— Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так.
— Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя за место родного батюшки почитаю.
— Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в Кремль скоро ли?
— Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал, да загостился…
— Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали.
— Как так?
— Да так, в чем то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить, да всех кто въезжает, да отъезжает записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел, ему бы дураку круг описать, да с другой стороны в Москву въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали?
— А кто этот Мелентий?
— Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, да иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать.
— А меня, почему не записали? — вспомнил княжич.
— Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и
