Однако заговорщики не отступили. Они решили направить в Крым делегацию с ультиматумом к Горбачеву. Он должен был либо поддержать введение чрезвычайного положения, либо уйти в оставку. Кто-то предложил, чтобы к Горбачеву полетел Болдин, глава его аппарата, его соратник на протяжении более чем десяти лет.
“И ты, Брут?” — пошутил Язов, повернувшись к Болдину.
Потом Язов вспоминал, что по дороге домой ощутил прилив жалости к Горбачеву.
“Если бы он подписал договор и потом бы поехал отдыхать, все было бы хорошо”, — подумал маршал.
18 августа 1991 года
На следующее утро после своего ареста Дмитрий Язов сидел в полной маршальской форме и отвечал на первые вопросы российского прокурора. Язов сказал, что чувствует себя “старым дураком”. Многие годы он будет недоумевать, как мог ввязаться в авантюру, как мог навлечь позор на себя и армию, которой честно служил полвека[147]. Он признал, что заговор с самого начала был обречен на провал: это был плод случайных эмоциональных обсуждений и внезапного порыва опередить действия Горбачева и глав республик, пока не поздно.
“Мы и раньше собирались в различных местах… Говорили о положении в стране… — немного заторможенным голосом рассказывал Язов. — И непроизвольно пришли к тому, что вина должна ложиться на президента, потому что он дистанцировался от партии… <…> Все сходились на том, что Горбачев последние годы часто ездит по заграницам и мы часто вообще не знали, какие важные дела он там обсуждает. <…> Мы, конечно, не были готовы пойти на еще большую зависимость от США — в политическом, экономическом, а также военном отношениях”.
Следователь: И к какому же решению вы пришли?
Язов: Заговора и плана не было. В субботу [17 августа] мы собрались…
Следователь: Кто собирал?
Язов: Крючков.
Следователь: Где вы собирались?
Язов: На одном из военных объектов в Москве, в конце Ленинского проспекта, слева от поста ГАИ. Там есть одна улица… Просто в конце рабочего дня позвонил Крючков и сказал: “Мы должны кое-чего обсудить”. И я приехал. Потом прибыл Шенин, потом Бакланов… И тогда началось: может быть, все-таки съездить к Горбачеву и поговорить с ним?
Следователь: Почему такая спешка? Не потому ли, что предстояло подписание Союзного договора?
Язов: Конечно, потому что мы были недовольны этим проектом, и мы знали, что государство развалится.
<…>
Следователь: Как возник Государственный комитет по чрезвычайному положению?
Язов: Мы сидели у Павлова. Около девяти появился Янаев. Потом пришел Лукьянов, он прибыл на самолете, его вызвали, он был в отпуске. Лукьянов сказал, что он не может стать членом какого-то комитета. Я, говорит он, председатель Верховного Совета, это законодательный орган, которому подчиняется все и вся. Единственное, что я могу, это сделать заявление о нарушении Конституции, которое вызовет в любом случае подписание союзного договора. После этого он уехал… Янаев к этому времени был довольно пьян…
Последний удачный военный переворот произошел в Польше в декабре 1981-го. Морозной ночью, между 2 и 3 часами, военные и сотрудники Службы безопасности провели облаву на тысячи активистов и сторонников “Солидарности” и отправили их в “центры интернирования”. Армия закрыла границу, а затем наводнила танками и войсками собственную страну, превратив Варшаву и другие крупные города в патрулируемые зоны. Военные захватили радио- и телестанции. Они без конца транслировали армейские марши, национальный гимн и заявление вождя о введении военного положения. Для совсем непонятливых дикторы на телевидении облачились в военную форму. Все демонстрации, все союзы и студенческие организации были запрещены, вся переписка и все телефонные переговоры подвергались цензуре. С 22:00 до 6:00 действовал комендантский час. Военный совет говорил народу, что его цель — предотвратить “реакционный переворот”. Он действовал во имя “национального спасения”. Словом, идеально проведенная операция.
Идеально проведенная, но вовсе не оригинальная. 26–27 сентября 1917 года Ленин написал письмо, которое впоследствии публиковали как статью “Марксизм и восстание”. За несколько месяцев до прихода к власти Ленин маниакально твердил о необходимости действовать абсолютно безжалостно и эффективно: “А чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны… двинуть верные полки на самые важные пункты… занять сразу телеграф и телефон… нельзя в переживаемый момент остаться верным марксизму, остаться верным революции, не относясь к восстанию, как к искусству”.
Последователи Ленина и Ярузельского смогли разве что слабо спародировать их. Псковскому заводу заказали поставить 250 тысяч пар наручников, а типографии — отпечатать 300 тысяч ордеров на арест. Крючков тайно распорядился удвоить зарплату сотрудникам КГБ, вернуть всех из отпусков и объявить состояние боевой готовности. Он освободил два этажа в Лефортовской тюрьме, а заодно расконсервировал секретный бункер на Лубянке — на случай, если руководителям переворота понадобится надежное убежище. Идя в ногу со временем, переворот намеревались мотивировать тем, что страна в кризисе, а президент заболел. На несколько месяцев магазины заполнят продуктами из неприкосновенного стратегического запаса, созданного на случай войны. И люди смирятся. Разве когда-нибудь было иначе?
Горбачев отдыхал с шиком. Придя к власти в 1985-м, он построил себе великолепную приморскую дачу в крымском поселке Форос. Она обошлась советскому бюджету примерно в 20 миллионов долларов. Семья Горбачева размещалась в главном трехэтажном доме, большая гостиная которого была отделана мрамором и позолотой. Таким великолепием обычно окружает себя какой-нибудь шейх, поселяющийся в Беверли-Хиллз. На форосской даче был отель для обслуги и охраны, гостевой дом на 30 человек, фруктовый сад, оливковая роща, крытый бассейн, кинотеатр, сложная система безопасности и эскалатор к Черному морю.
Удивительно, что Горбачев вообще отправился в отпуск. В кризисные моменты ему вообще не стоило покидать Москву. Письмо Нины Андреевой в 1988-м было опубликовано, когда он был с визитом в Югославии. Расправу над демонстрантами в Тбилиси в 1989-м санкционировали, пока он был в Англии. Консерваторы в политбюро часто подгадывали свои воинственные заявления ко времени отъезда Горбачева в Крым. И вот теперь, невзирая на все предупреждения и грозные предзнаменования, он снова покинул Москву. Он подолгу гулял по берегу с Раисой Максимовной. Он плавал, смотрел кино, читал книги по российской и советской истории. Врачи старались подлечить его радикулит. Горбачев успел написать речь к церемонии подписания Союзного договора и большую статью о ближайшем будущем — в ней он даже рассматривал возможность реакционного переворота.
Горбачев впоследствии утверждал, что не был наивен и прекрасно знал, на что способны консерваторы. Но он настаивал на том, что ничего не знал о готовящемся путче и даже о том, что от него потребуют поддержать
