“К одиннадцати подавленность, чувствовавшаяся в городе, начала понемногу проходить, — рассказывал Сережа Иванов. — Люди в троллейбусах смеялись над танками, дразнили танкистов”. Дети забирались на бронетехнику и просили солдат научить их водить. Красивые девушки подшучивали над солдатами-срочниками, советуя им отправиться по домам и заняться чем-нибудь поинтереснее, чем сидение в танке.
Сразу после полудня на ступенях Белого дома показался Ельцин, который подошел к танку Т-72, танку 110-й Таманской дивизии, и взобрался на него. Это был незабываемый момент. Именно он задал тон всему, что происходило в следующие два дня. Перед скромной толпой защитников и журналистов Ельцин зачитал свое обращение: “Граждане России! Отстранен от власти законно избранный Президент страны… мы имеем дело с правым реакционным антиконституционным переворотом. <…> Соответственно объявляются незаконными все решения и распоряжения этого комитета. <…> Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию”.
Затем на танк взобрался генерал Константин Кобец, председатель Госкомитета РСФСР по оборонным вопросам (его Ельцин на следущий день назначил министром обороны РСФСР). Он обратился не только к гражданам России, но и к солдатам. “Я как армейский генерал утверждаю, — сказал он, — что никто не посмеет поднять руку на народ или на законно избранного президента России”. Кобец командовал батальоном, вошедшим в Прагу в 1968 году, но теперь, сказал он, повторять ошибок он не станет. Он пообещал организовать военное сопротивление и попытаться убедить офицеров и войска, что они как солдаты и граждане не должны подчиняться приказам хунты.
В последние месяцы Ельцина критиковали за то, что он слишком заигрывает с армией. Во время избирательной кампании он часто навещал такие места, как военные базы под Тулой. Вопреки возражениям многих радикалов в Верховном Совете он назначил вице-президентом Руцкого. Теперь он рассчитывал на дивиденды. Руцкой откликнулся молниеносно. Он выступил по радио с обращением: “Товарищи! Я, офицер Советской армии, полковник, Герой Советского Союза, прошедший огненные дороги Афганистана, познавший ужасы войны, призываю вас, моих товарищей-офицеров, солдат, матросов, не выступать против народа, против ваших отцов, матерей, братьев и сестер”.
Снаружи Белого дома демонстранты радовались: десять танкистов Таманской дивизии развернули пушки своих танков в обратную сторону, от Белого дома. Те, кто приехал штурмовать парламент, теперь были готовы его защищать.
Рядовой Чугунов сидел в своем танке на Ленгорах. Он рассказывал, что поначалу ему было по-настоящему страшно. Люди потрясали в воздухе кулаками и кричали: “Не стреляйте в народ! Не слушайтесь ваших офицеров!” Женщины плакали. Но потом солдатам стали нести еду, в жерла пушек вставляли цветы, им раздавали листовки из Белого дома, в которых Ельцин требовал от армии быть верной своей присяге народу.
Солдаты разрядили автоматы Калашникова и убрали их подальше. “Может, развернемся и домой?” — спрашивали они друг друга. Чугунову и его друзьям было стыдно. Они уверяли людей вокруг, что не опозорят своих отцов, не станут стрелять в свой народ.
В полдень Ельцин выступил по радио с обращением к солдатам и офицерам вооруженных сил, КГБ и МВД: “Военнослужащие! Соотечественники! <…> В тяжелый миг выбора не забудьте, что вы давали присягу на верность народу. Народу, против которого пытаются обратить ваше оружие. Можно построить трон из штыков, но долго на нем не просидишь. <…> Дни заговорщиков сочтены. <…> Над Россией, над всей страной сгустились тучи террора и диктатуры. Но они не могут превратиться в вечную ночь… наш многострадальный народ вновь обретет свободу. Теперь уже — раз и навсегда! Солдаты! Верю: в этот трагический час вы сумеете сделать правильный выбор. Честь и слава российского оружия не будет обагрена кровью народа”.
Отставной лейтенант из таманских — “Баскаков моя фамилия, вот наколка” — принял командование взводом гражданской обороны № 34. Он гордился тем, что первыми на сторону сопротивления перешли его ребята, таманские. Год назад Баскаков вышел из партии, а сегодня чувствовал, что его долг “как христианина” — прийти на баррикады. Не сказав ни слова семье, он просто вышел из квартиры и на метро доехал до Белого дома. Подчиненные Баскакова, орава бывалых афганцев, заняли посты у входа № 22, через который проходили всякие шишки вроде Шеварднадзе и Попова.
В окнах гостиницы “Мир”, расположенной поблизости от американского посольства, баскаковские вояки заметили снайперов. Уже много лет американские дипломаты предполагали, что из этой гостиницы КГБ ведет за посольством наблюдение. Отряд Баскакова был вооружен чем попало: пистолетами с черного рынка, ножами, милицейскими дубинками, у нескольких человек нашлись автоматы. Если будет штурм, от них останется мокрое место — они прекрасно это понимали. Это понимали все. Баскакова трогало именно сочетание героизма и фатализма, особенно у молодых ребят, перешедших на сторону сопротивления. “Я раньше к молодежи относился не очень, — говорил он. — Но у нас тут были байкеры, рокеры всякие, которые ездили на своих мотоциклах в разведку и привозили нам сведения о передвижении войск. А девчонки, которых люди обычно обзывают проститутками, приносили нам поесть и попить”.
К Белому дому постепенно сходились граждане: сначала одна-две тысячи, потом их стало тысяч десять. К концу дня собралось порядка 25 тысяч человек. По совету военных они начали возводить баррикады из всего, что было под рукой: арматуры, бетонных блоков, ржавых ванн, кирпичей, стволов деревьев, даже булыжников с ближайшего моста — на котором в 1905-м стояли революционеры. Лидер шахтерской забастовки Анатолий Малыхин появился в футболке с логотипом и лозунгом Независимого профсоюза горняков (“Стоим вместе, падем поодиночке”). Он зашел в Белый дом и быстро раздобыл автомат. Он сказал, что еще два года назад, когда начались первые забастовки горняков, чувствовал, что дело кончится этим.
В ленинградском аэропорту Собчака встретили его помощники. Они сказали, что командующий войсками Ленинградского военного округа Виктор Самсонов уже выступил по телевидению и объявил, что власть от Горбачева перешла к ГКЧП и в стране введено чрезвычайное положение. Войска в городе еще не появились. Собчак помчался прямиком в штаб Ленинградского военного округа. В штабе свою охрану он оставил внизу. Позднее о переговорах он вспоминал:
“Вижу, что растерялись, и с порога не даю им открыть рты. Объясняю, что, с точки зрения закона, все они — заговорщики и, если хоть пальцем шевельнут, их будут судить, как в Нюрнберге нацистов. Укоряю Самсонова: мол, вспомните, генерал, о Тбилиси… Вы же там 9 апреля 1989 года чуть ли не единственный вели себя как разумный человек, от исполнения преступного приказа уклонились,
