— Да дрянь она была, Ганка — отвечает наконец мне одна из девушек — ей бы все замуж, дом, дети, любовь-морковь! Совершенно не боец, если завтра война, если завтра в поход! Энгельса, про происхождение семьи, и вовсе не читала, можете представить? А в тот последний день еще и вырядилась как фифа, показав свое мещанское мурло!
Делаю в памяти заметку — значит, ты на той последней встрече была? И как Анна меня учила, не спугнуть, разговор поддержать. Надеюсь, ты меня в "обывательстве" не подозреваешь? А ведь я ничего плохого не виду — что мужа любить, детей, и в доме достаток. И это я посоветовала Ганне, красивее одеться в тот день — искренне стало обидно, что девушка себя уродует какими-то немодными старыми тряпками.
— Ну, вы же у нас героиня, товарищ Смоленцева. Воевали, и в кино снимаетесь — вы заслужили, вам можно. Вот только, на вас глядя, и всякие другие решают, мне тоже разрешено. И лепят упаковку, вокруг пустоты. А отчего вы говорите, что Ганна не могла сама? Если все видели и слышали, как она с обиды на Советскую Власть такие слова говорила, мне повторить страшно!
Что ж, отойдем — покажу тебе кое-что. Моя привилегия — что мне отдельное место на площадке выделено, под гардероб, для переодевания и личных вещей. Из сумки достаю документ, разворачиваю — читай.
— Ну, дрянь! Сука! Гадина продажная! Товарищ Смоленцева, и вы верите этой мерзкой клевете? Когда двенадцать человек подтвердить могут, что все не так? Это ведь просто донос, как в тридцать седьмом, на честных людей, чтобы свое гнилое нутро спрятать!
Для доноса приписка необычна — "я заявляю, что не собираюсь совершить самоубийство, равно как и уезжать в неизвестном направлении, не оставив адреса". А для страховки тому, кто боится, напротив, подходит. И с чего бы даже доносчице опасаться честных советских людей, которые, в отличие от преступников, не должны совершать самосуд?
— Товарищ Смоленцева, так вы что, верите?! Ведь все говорят…
Вы знаете, что я в Италии партизанкой-гарибальдийкой была? И с подпольем дело имела. Потому мне кажется странным, что Ганна Полещук, все ж не полная дура, стала бы говорить столь наказуемые вещи в присутствии тех, в чьем молчании не могла быть уверена. Зато, теоретически могу допустить, что в тайном кружке нашлась предательница, которую решили заставить замолчать навеки. Нет, я не знаю, как на самом деле было — я разобраться хочу. Понять, что это было, самоубийство, или все-таки убили ее?
Интересно, набросится ли эта на меня сейчас? Не может у нее быть моей тренировки, и кое-что у меня тут припрятано, лишь руку протянуть. И ребята снаружи наготове — малейший шум услышат, ворвутся. После чего, трясли бы эту тварь, открыто проявившую себя как враг, уже по-полной и без церемоний. Так что, попытайся меня убить, облегчи нам работу!
— Товарищ Смоленцева, а печатал это кто, и когда?
Умная, сообразила. У нас в канцелярии машинка стоит (самое смешное, что именно на ней Валя "Скунс" сей документ и напечатал). А Ганна ведь вроде секретарши, как раз с машинкой работать умеет. В подлинности документа (боже прости мне грех лжи — после у отца Серхио исповедуюсь) у меня сомнений нет — у меня на глазах составлялось (а вот это, чистая правда). Ты поверь, я искренне разобраться хочу.
— Товарищ Смоленцева, я и не знаю, что вам ответить! Это… это просто гнусная клевета! Как она может утверждать, что мы против товарища Сталина и Советской Власти — да кто она такая? А товарищ Линник воевал, на фронте кровь пролил, орден имеет!
Слушай, что кричишь — я же сказала, разобраться хочу. Просто потому, что мне Ганну жалко. И я не знаю пока, кто виновен — а потому, этот документ никому пока не передала. Если хочешь мне помочь — то приведи тех, кто правду рассказать может. А я послушаю и решу, договорились?
Тот же день, вечером, разговор наедине.
— Сергей Степанович, так что делать? Ганка, стерва, всех нас заложила! И эта актриса явно ей верит!
— Спокойно, не суетись. Пока официального хода делу не дали. Если она "разобраться" хочет, значит сама не уверена? А улика у нее одна — не будет ее, не будет и дела.
— Так вы хотите… Она же наш, советский человек!
— Правило помните — "можно и должно жертвовать жизнью одного, ради общего великого дела". Но тут нельзя — все же знаменитость, расследование будет всерьез. Да и муж ее геройский постоянно рядом. А вот если это письмо вдруг затеряется? Если, как говорите, она письмо из сумочки достала, не зная заранее, что случай будет показать — значит, там его постоянно носит?
Лючия Смоленцева.
Меня ограбили. Прямо на площади, возле дверей отеля. На виду у постового милиционера — и более того, в присутствии моего мужа, Анны, Валентина, Марии и еще троих ребят из киногруппы.
Как обычно, мы вышли в девять, машины нас уже ждали, чтобы отвезти на место съемок. Я иду рядом с Юрием, слева от него, сумочку в своей левой руке держу. Анна, Валя и Маша уже садятся в "ЗиМ", что нам выделил Федоров, Дед и Тюлень как бы нечаянно у подъезда задержались — как и по тактике положено, чтобы охраняемый объект и телохранителей одной очередью или гранатой положить было нельзя. И тут выскакивает из-за угла мальчик на велосипеде (в самом деле подросток, или просто щуплый такой, я не разобрала), кепка низко надвинута на глаза. Мимо нас проезжая, вдруг выхватывает у меня сумочку и жмет на педали. Я даже ахнуть не успела! И люди на улице — стрелять нельзя. А он за поворот, и пропал. И лишь тогда милиционер засвистел запоздало.
— Что ж вы тут у себя преступность развели? — говорит Анна федоровскому порученцу и подбежавшему милицейскому патрулю — товарищ Кармалюк, вы уж обеспечьте, чтоб с этим безобразием разобрались. Товарищ Смоленцева свое заявление после оставит, чтоб все как положено было оформлено. А пока что, простите, работа прежде всего — Люся, там ведь только твои личные вещи были? Тогда поехали — съемки ждут.
