Но летят от убегающего врага зажженные стрелы — Крамер про пленников не забыл. И вспыхивают шесть костров. Так что всадники из города успевают лишь, разметав хворост, отвязать от столбов уже мертвые тела. Один лишь отец пани Анны еще жив. И успевает сказать, до того как умереть:
— Они хуже дьявола. Хоть и с крестами. Не сдавайтесь — никого не пощадят.
А после, по обычаям пятнадцатого века, к воротам подъедет от осаждавших парламентер, изъявит неудовольствие, как жители Дрогобыча посмели нарушить перемирие во время переговоров (да, тогда это считалось так — ведь на стены не лезли, и ворота не ломали, и значит, стрелять не принято, ну а что послов убивали, это мелочи), и убить благородных панов Пшесвятского и Закржевского (о простых солдатах и кнехтах и речи нет). И передать, что "пан священник" Крамер своей властью отлучает город Дрогобыч от святой католической Церкви, пока не выдадите проклятых колдунов. Что есть очень серьезно — пусть большинство горожан православные, но ведь и католиков в Дрогобыче немало. И нам только бунта не хватало, а то ведь и ворота ночью откроют.
О мадонна, но как же это — ведь было, что добрые католики (а особенно, богомерзкие протестанты), приходя на чужую землю, считали еретиками всех, кто не обратится тотчас же в их веру. А русские, православные, а теперь вообще, безбожники, придя в Европу, никого не заставляют переходить в веру свою. И если Бог указал проявлять милосердие — то кто более ему угоден?
Ведь это было тогда, как я прочла книги по истории. Для поляков-католиков, православные русские были "погаными еретиками", недочеловеками, как всякие унтерменши для истинных арийцев. Вся разница лишь в том, что если не родившийся немцем, не мог им стать — то схизматик, перейдя в католичество, становился полноправным польским паном. И главный мерзавец, Крамер — символично, что он германец, а ведь живи в наше время, наверняка бы носил эсэсовский мундир. Хотя Йозеф Крамер, кто у нас был помощником коменданта Освенцима, и за это сдох препоганейше, не успев сбежать — не его ли потомок? То есть наш фильм, о войне с теми фашистами, пятьсот лет назад?
Снято? Внизу встают "убитые", чуть дольше нужно, чтобы новые столбы вкопать и хворостом обложить. Кино снимаем — следующий дубль.
Львов, гостиница "Россия".
По гостиничному коридору крались двое.
Шли, настороженно оглядываясь по сторонам — ощущая себя подпольщиками в лагере врага. Как герои "Молодой Гвардии", чье имя взяла себе их Организация. За истинный коммунизм, против комбюрократии и искажения ленинского курса.
— Этот номер — сказал парень — они точно, обедают. Только начали — минут двадцать у нас есть.
Девушка промолчала. Лишь крепче сжала его руку. Это была уже не студенческая игра — а дело всерьез.
— Люба, если хочешь, внутрь не заходи. Я один, по-быстрому.
— Степа, нет. Марат сказал, мне "как экзамен". И быстрее будет, искать вдвоем. И подозрительно, в коридоре стоять — а вдруг пойдет кто?
Они взглянули в конец коридора, где за поворотом должен был сидеть дежурная по этажу. Сейчас смена Вероники Павловны, а она иногда уходит перекусить, не оставляя подмены, "не хочу никого дергать". Работая здесь с июня электриком, Степа Карасев знал распорядок, имел доступ во все общие помещения, и даже в номера (правда, лишь в экстренных случаях, если без присутствия жильцов), для чего ему под роспись был выдан специальный ключ, подходящий ко всем замкам. И дело было простое — найти бумажку (Марат подробно описал, как она выглядит), изъять, исчезнуть.
— Двери закрой!
— Сама знаю. Свет зажги. Чего это они, днем, шторы наглухо, как затемнение?
— Так наверное, утром еще ушли и не возвращались.
— Где тут выключатель? А, нашла! Ох, и живут же люди! Жируют, как буржуи проклятые!
— А кровать какая! Это тебе не на кушетке… Люб, а может после нам, по-быстрому?
— Степ, ты дурак? Дело, прежде всего! Ищи быстрее! Чего на приемник уставился?
— Да не помню я в этом номере такой радиолы. И марка незнакомая — "Рига-49", не слышал никогда. Наверное, завод ВЭФ делает, малой серией, для большого начальства. Смотри — работает, огонек индикатора горит.
— Значит, с собой привезли. И выключить забыли.
— Люб, смотри, деньги на столе! Уж ты, сколько — тысяч пять, не меньше! Возьмем, как трофеи!
— Степ, ты что? Мы ж комсомольцы, а не воры. Ищи быстрее — ты тут, я тут. Ой!
— Люб, ты что?
— Да тут целый шкаф — платьев, и всего… Я такие лишь в кино видела, не носила никогда. И зачем ей столько? Одно на каждый день, второе на подмену, когда первое в стирке, ладно еще третье дозволительно, самое нарядное, на праздник — а тут с полдюжины! Ой, а зачем ей два плаща, и самой модный фасон, "развеванчик" без рукавов — но два-то зачем? А сколько же у нее в Москве осталось? Вот шикует!
— Ей можно, она актриса. И муж у нее герой.
— И что с того? Помнишь, как Сергей Степанович "Происхождение семьи" Энгельса разбирал? Вот так знать и зарождалась — из тех, кто поначалу, за свое королевство воевал. Ну а прочие — в бесправное эксплуатируемое сословие.
— Люб, кончай трепаться, ищи! Эй, ты что делаешь?
— Степ, ну дай хоть миг на этой кровати поваляться. Как графине из того итальянского кино, что мы смотрели. Вот понимаю, что кровососы, эксплуататоры — а все равно, завидно!
— Дурочка, вставай! Бумагу ищи! Я пока не нашел.
— Степ, ну какой ты занудный, ну что секунда изменит? Ищу, ищу, где тут еще может быть?
— А ты под тряпками посмотри. Женщины, вполне могут и там спрятать. А я тут попробую.
— Эй, Степ, ты что, хочешь стол сломать?
