По дороге из села пассажирское сиденье находилось со стороны отвесной стены хребта. Теперь, на обратном пути, за стеклом мелькала пропасть. Колесо микроавтобуса несколько раз проезжало по самому краю дороги, сразу за которым и шел обрыв.
Поэтому Анатолий легко заметил разницу в манере вождения Шабката в одну и в другую сторону и не преминул сказать об этом.
Впрочем, его слова прозвучали достаточно спокойно:
— Я не слишком понимаю, как именно ты собираешься меня угробить. Ведь так можешь и сам не успеть из машины выскочить. Это весьма сложный каскадерский трюк.
— Да, что-то я слишком уж разогнался, — легко признал Шабкат свою ошибку.
Он набрал в грудь воздух и резко выдохнул, словно старался разом изгнать из своего тела все беспокойство вместе с не слишком радостными мыслями. Сбрасывать напряжение таким вот образом Шабката научил знакомый офицер спецназа ГРУ.
А мысли, которые так усиленно давили на психику Шабката и беспокоили его, были о том, что в таком вот виде сюжет просто не выйдет в эфир. Руководство канала не пойдет на такой риск.
Тележурналист видел в словах младшего брата слишком много правды. Да, той самой, о которой говорить открыто не принято. Это запрещено не только одними внутренними служебными распоряжениями, но и законом.
Другое дело, что слова эмира и его бандитов напрочь, целиком и полностью расходились с их делами. Сами они не жили той жизнью, которую пропагандировали.
Шабкат прекрасно видел, что Латиф не был честным в разговоре с ним. Совершенно прав был дед Абдул-Азиз, когда говорил, что Латиф ищет только власти. Ему нужна лишь она. Все остальное является инструментом, необходимым для достижения собственной цели. Все высказывания двоюродного брата о поисках справедливости — красивое прикрытие для своих черных дел, не более того.
Шабкат был опытным журналистом. Он ясно понимал, что пустить в эфир сюжет с интервью можно будет только тогда, когда Латиф своими делами докажет всю лживость собственных красивых слов. Шабкат собирался сделать комментарий к интервью. Еще недавно он не знал, каким тот должен быть, а теперь понял.
«Нужно будет провести съемку после какой-то акции, проведенной бандой, — решил тележурналист. — Например, на дороге, когда она расстреляет очередную машину с мирными жителями. Этот сюжет и будет самым красноречивым комментарием, который покажет, чем банда является на самом деле.
Но когда именно Латиф предпримет какую-то акцию такого рода, решит, что пора еще раз показать себя во всей красе? Спрашивать об этом его самого совершенно бесполезно.
Латиф отличается своей подозрительностью. Если он услышит такой вот мой вопрос, то наверняка заподозрит ловушку и откажется от проведения даже самого простого дела.
А сидеть здесь после чествования Амин-Султана Муслимова, ради которого я в родное село и приехал, мне будет просто невозможно. У меня командировка закончится.
В итоге получается, что вся сегодняшняя поездка была лишней, оказалась пустой тратой времени. Да, я сделал сенсационный материал. Мы сняли такой сюжет, который сам по себе может стать бомбой. Только вот взорвать ее я не могу».
В село они въехали уже нормально. Шабкат не гнал машину, двигался спокойно. Он даже останавливался на красный сигнал перед двумя светофорами, имеющимися в селе, хотя и видел, что никакого транспорта поблизости не было. Даже пешеходы не спешили побыстрее преодолеть дорогу.
Раньше, даже находясь в куда более спокойном состоянии, Шабкат ни разу у этих светофоров не останавливался. Точно так же, впрочем, поступали и все местные жители. Он даже сам не задумывался, почему так поступал, просто ехал себе спокойно. Хотя в Москве Шабкат был очень дисциплинированным водителем, старался скрупулезно, до мелочей соблюдать правила дорожного движения.
Неподалеку от ворот двора деда Абдул-Азиза стоял Кирилл, всегда просыпавшийся рано, и дымил. Он был единственным курильщиком из всей съемочной группы. Хозяин дома тоже не страдал этим дурным пристрастием. Поэтому Кирилл с сигаретой всегда сам выходил за ворота, чтобы не портить атмосферу во дворе, тем более в доме.
Кирилл узнал микроавтобус, быстро дотянул сигарету, бросил окурок в пыль и затоптал его. Потом он распахнул створки ворот, сделанные из тонкого металлического листа.
Шабкату осталось только въехать во двор и выйти из машины.
Тут же на крыльцо вышел дед, все такой же мрачный, как прошлой ночью. Он стоял там и явно дожидался старшего внука. Видимо, Абдул-Азиз хотел о чем-то спросить его.
Показывать свое напряженное внутреннее состояние Шабкат не хотел никому, даже деду. Он хорошо умел это делать, поэтому, только выйдя из машины, сразу посмотрел на старика и улыбнулся.
— Чему радуешься, Шабкат? — спросил тот.
— Я не радуюсь, дедушка. Я просто рад тебя видеть в добром здравии и хорошем расположении духа.
— Спасибо, — ответил старик. — Ты куда ездил?
Дед знал о договоренности внуков о встрече, поэтому подозревал, что она произошла. Расстраивать его Шабкату не хотелось, да и причин скрывать сам факт того, что беседа с двоюродным братом состоялась, Шабкат не видел.
Он поднялся на высокое крыльцо и ответил тихо, но так, чтобы глуховатый дед все-таки его услышал:
— Мы поехали с Анатолием снимать горные пейзажи для нашего фильма. По дороге нас остановили люди с оружием и отвели к Латифу. Он был рад нашей встрече. — Шабкат обманывал старика, но видел, что тот радовался его словам. — Мне даже показалось, что кто-то здесь, в селе, наблюдал за нами и сообщил ему о нашем выезде. Латиф специально послал людей на дорогу. Он все про тебя спрашивал, за твое здоровье волновался. Большущий привет тебе передавал.
В действительности ничего такого не было, но Шабкат говорил все это так твердо, убедительно, словно был уверен в том, что никто не будет сомневаться в его словах. Кажется, старый Абдул-Азиз поверил ему. Об этом говорил его довольный взгляд.
— Спасибо. А увидеть старого деда Латиф не хочет?
— Обещал заглянуть к тебе, если обстоятельства позволят. Но ты же сам понимаешь его положение. Для Латифа это опасно.
— И как вы расстались? Договорились о чем-то?
— Всю ночь у костра сидели. А под утро в
