Младший брат присваивал себе право на убийство. Он был убежден в этом. Эмир Латиф привык действовать, опираясь на какой-то закон, придуманный им самим. Убедить его в противоположном, в собственной неправоте, было невозможно.
— Нет, я обращаюсь к тебе вовсе не по поводу магазина. Об этом пусть полиция беспокоится и те люди, которым положено это делать по долгу службы. К нам недавно приезжал Адил Даудович Рамизов, подполковник полиции. Ты, наверное, помнишь этого человека, да? В годы нашего детства он жил здесь и был с нами знаком. По крайней мере, его отца ты должен помнить.
— Рамизов? Это начальник полиции, что ли? Помню дядюшку Адила еще лейтенантом в начищенных сапогах. Он всегда перед воротами их драил. Без этого на службу не ходил. Детские, так сказать, воспоминания. От него всегда гуталином за километр пахло и одеколоном «Шипр». Сейчас он как, чистит так же? Или теперь уже туфли вместо сапог носит? Но им ведь тоже блестеть полагается.
— Не знаю. Я на его обувь не смотрел.
— Так что он хотел, этот дядюшка Адил? Говорил, будто ты должен попросить меня убраться из страны? Ни о чем другом речь у вас идти не могла. Но ты уж меня извини. Я так поступить не могу. Не для того несколько границ переходил, чтобы дядюшку Адила утешать.
Шабкат удивился, как точно угадал Латиф просьбу начальника районного отдела полиции. Но подтверждать прозорливость младшего брата ему не хотелось. Просто из чувства противоречия, да и все тут!
— Нет, он по другой причине из райцентра приезжал. Рамизов теперь начальник районного отдела полиции.
— Растолстел, наверное. Молодой лейтенантик, помню, худенький был, недокормленный.
— Голодным он не выглядит, — не мог не согласиться Шабкат, но вовремя почувствовал, что разговор уходит от нужного направления, а этого ему не хотелось.
Тем более он не желал переводить разговор в смешки, которые не позволят Латифу всерьез воспринять ситуацию.
— Он по другой причине приезжал, — повторил Шабкат. — Нам с дедом угрожают. Адил Даудович хотел предупредить. Жители села могут попытаться нас убить за твои дела.
Латиф откровенно засмеялся и спросил:
— Это какой же такой храбрец желает убить старика-ветерана и журналиста, не способных себя защитить?
— Рамизов не называл имен. Он рассказал нам, что говорят в толпе. Ты ведь и сам знаешь, насколько она опасна и непредсказуема. Бывает достаточно одной искры, единственного слова, чтобы толпа вспыхнула и пошла крушить все подряд.
— Послушай меня, брат, и накрепко запомни мои слова! Никакая сельская толпа не решится выступить против моего джамаата. А грозить тебе и деду — это то же самое, что объявить войну мне. Все наши земляки понимают, чем это может закончиться для них. Если сегодня в село пришла маленькая группа, то уже завтра я могу прислать туда весь джамаат. Тогда село перестанет существовать. Я слов на ветер не бросаю. Ты же меня знаешь. Если хоть кто-то попытается выступить против тебя и деда, то так и скажи этим недоумкам, что отвечать за это им придется лично передо мной. Всему селу достанется. Я не буду разбираться и искать зачинщиков. Так и говори. У тебя все?
— С дедом ты побеседовать не хочешь? — спросил Шабкат и посмотрел на старого АбдулАзиза, который сидел за столом, склонив голову, и словно бы не слышал разговор старшего внука с младшим.
— Ко мне машина приехала. Та самая, из вашего села вернулась. Забот много. Надо все распределить. Я потом деду сам позвоню, — сказал Латиф и отключился.
Вечерняя прохлада шла с гор и в какой-то степени компенсировала усталость от дневной жары. Шабкат снова открыл окно на кухне и высунулся наружу, хотел воздухом подышать.
Только тогда он и услышал отдаленные негромкие голоса. По улице шли люди и разговаривали друг с другом. Среди них было много женщин. Весь этот народ двигался от окраины в сторону центра села и должен был пройти мимо дома старого АбдулАзиза.
Но эти вот голоса как-то не связывались в сознании Шабката с той толпой, которой угрожал им подполковник Рамизов. Наверное, потому, что тележурналист не думал, что события будут развиваться так стремительно.
— Дедушка, выключи-ка свет, — попросил Шабкат.
Абдул-Азиз встал, протянул руку и выполнил просьбу внука. Шабкату даже показалось, что в темноте слышно стало лучше.
Он рассчитывал, что если на кухне погаснет свет, то его не будет видно с дороги, однако быстро понял, что звезды на чистом небе настолько яркие и близкие, что на улице видно даже куда лучше, чем в доме. Дома звезды не светят.
Над дорогой горели редкие фонари, но толку от них почти не было. Они хорошо прикрывались ветвями, тянущимися с двух сторон друг к другу, как и звезды.
Сам он в окне будет хорошо различим, потому что между домом и забором нет деревьев. Только кусты малины по всей ограде тянутся, и крапива между ними растет.
Шабкат хотел узнать, что в толпе говорят и куда она направляется в такое позднее время. Поэтому он решил выйти на улицу.
Тележурналист знал, что за забором из проф-настила его видно не будет. Можно даже не приседать, чтобы спрятаться. Ограда высотой два метра, а у Шабката рост на двадцать сантиметров меньше. Но слышно там будет все. Даже получше, чем из окна кухни. Люди идут и голоса свои не прячут. Услышать их ему хотелось потому, что его снедало не столько беспокойство, сколько любопытство.
Шабкат сначала вышел на крыльцо, остановился и прислушался. Ему показалось, что в толпе звучало имя Абдул-Азиза. Впрочем, он слышал его еще тогда, когда выглядывал на улицу из окна кухни. Но сейчас оно было произнесено намного четче, явственнее.
Этот факт, особенно после предупреждения подполковника Рамизова, не понравился Шабкату. Он слегка насторожился. Да, прислушаться сейчас очень даже стоило.
Толпа приближалась. Судя по голосам, которые становились все громче, идти она
