Так они и стояли перед толпой. Дед с высоко поднятой головой, с расправленными плечами, грудью вперед, как на параде, и старший внук за его плечом. Шабкат опустил голову. Он словно чувствовал свою вину за Латифа, хотя ее в реальности вовсе и не было.
Толпа колыхнулась волной. Люди, стоявшие сзади, подталкивали тех, кто держался впереди. Но сделать первый по-настоящему агрессивный шаг, проявить неуважение к ветерану никто не решался.
Наконец какой-то молодой парень выступил вперед. Он тяжело, с волнением дышал и двигался прямо на Абдул-Азиза.
Только тогда Шабкат сбросил с себя какое-то наваждение. Он уважительно отстранил старика двумя руками, закрыл его собой, подставил себя под удар.
Тут вдруг по толпе прошла новая волна. Люди начали шептаться. Они то ли сдвинулись, то ли расступились.
Шабкат увидел, как прямо на людей по середине дороги шел еще один человек в старой гимнастерке военных лет. Грудь его не была увешана многочисленными наградами. Ее украшала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Рядом с ней красовался орден Ленина.
— Что вам всем надо от старика? Зачем вы пришли сюда? — спросил Амин-Султан Муслимов.
Он старался говорить грозно, но у Шабката складывалось такое впечатление, что голос его вот-вот сорвется.
— Чего вы хотите от них?
— Мы хотим, чтобы они сегодня же уехали из села! — чуть-чуть заикаясь и не очень-то решительно сказала одна из женщин. — Из-за них сегодня погибли люди. Мой сын. Он в полиции служил.
— Разве это сделали Абдул-Азиз и Шабкат? Я слышал, что твоего сына убили бандиты. Неужели кто-то осмелится назвать так моего фронтового товарища и его внука? Есть среди вас такой подлый человек?
Толпа молчала, подавленная авторитетом Героя. Но этого кому-то оказалось мало.
Молодой голос все же выкрикнул:
— Пусть уезжают. Сегодня же!
— Кто так решил? — спросил Амин-Султан. — Абдул-Азиз может свободно жить в собственном доме. Он своей кровью отстоял это право, вас спасал, насмерть бился вовсе не для того, чтобы какой-то сопляк теперь решал, где ему можно жить, а где нельзя.
— Тогда пусть Шабкат уезжает, — упрямо повторил тот же голос.
Парень пропустил мимо ушей оскорбительное слово «сопляк». Ничего другого ему не оставалось.
— Дедушку Абдул-Азиза мы все уважаем, а его внук пусть отправляется в свою Москву. Он не наш.
— Шабкат является моим гостем. Он приехал снимать фильм обо мне. Закончит съемку через день, тогда и уедет, — категорично заявил Амин-Султан. — Или кто-то присвоил себе право за меня решать, каких гостей мне принимать, каких гнать от ворот? — Голос девяностодевятилетнего старика теперь звучал уже куда более твердо и сильно.
Наверное, он на фронте так вот отдавал команды.
Никто из селян, стоявших впереди, больше не посмел возразить Герою.
Но из середины толпы донесся еще один молодой голос, в котором звучало горе и укор:
— Сегодня в селе несколько человек убили. Моего брата. И соседа тоже.
— А кто их убил? Фронтовик, который свою кровь за вас проливал? Или его внук Шабкат? Я однажды в Махачкале на День Победы на телевидении в передаче участвовал. Мне люди из зала вопросы задавали, я отвечал. Какая-то женщина спросила, сколько человек я убил за войну. Я ответил, что ни одного. Тогда она поинтересовалась, за что же мне награды дали. Я ответил, что за убитых фашистов. Я видел разницу между людьми и фашистами. А вы ее замечать не желаете, оскорбляете старого заслуженного человека.
— Извини нас, дедушка Абдул-Азиз, — внезапно сказала женщина, стоявшая впереди других, до этого едва ли не самая активная из всей толпы.
— Все! — сказал Амин-Султан. — Вопрос решен. Расходитесь по домам. Время уже позднее. Сами отдохните, людям не мешайте и не бузите больше.
Толпа, тихим шелестящим шепотом что-то обсуждая, двинулась в ту сторону улицы, откуда пришла. Старики пожали друг другу руки. Потом Амин-Султан улыбнулся Шабкату и тоже пошел к себе.
Старший полицейского наряда осмотрел окрестности, убедился в том, что инцидент исчерпан, и сел в машину. За ним в нее забрались и остальные менты. «Уазик» тут же уехал.
Дедушка Абдул-Азиз, видимо, только сейчас сообразил, что между ним и толпой встал его старший внук, закрыл собой деда. Взгляд старика сразу изменился. Он ничего не сказал по этому поводу, считал, наверное, что внук поступил совершенно нормально. Любой настоящий мужчина на его месте сделал бы то же самое.
Чуть позже дед двумя руками взялся за локоть Шабката и проговорил:
— Что-то у меня ноги стали плохо ходить. Отведи меня домой.
К толпе он выходил совсем не так. Тогда Абдул-Азиз шагал гордо и твердо, а сейчас шаркал ногами, с трудом переставлял их.
Съемочная группа Шабката так и стояла на крыльце. Никто из этих людей не знал аварского языка. Они не понимали, что произошло.
Поэтому Анатолий спросил, как только Шабкат подвел Абдул-Азиза к крыльцу:
— Что, какие-то неприятности?
— Это было то самое, о чем нас предупреждал подполковник полиции Адил Даудович.
Шабкат помог деду подняться на крыльцо и завел его в дом. Дальше тот пошел самостоятельно.
Телевизионщики вошли в дом следом за ним. Едва они уселись в большой комнате, где был включен телевизор, как раздался звон разбитого стекла и в окно влетел камень. Кто-то из толпы, видимо, остался недоволен мирным исходом дела и вернулся.
Шабкат выскочил на улицу, но там никого уже не оказалось. Даже не было слышно, куда убежал человек, бросивший камень. Может, он даже не пытался удрать, а просто залег среди кустов. Но искать его в темноте было не просто сложно, но и опасно. Шабкат скрипнул зубами и вернулся в дом.
Он сделал это очень даже вовремя. Тут же ожил его мобильник, лежащий на столе. Металлизированный компьютерный голос сообщил журналисту, что звонит Латиф.
— Слушаю тебя, брат, — ответил Шабкат.
— Я уже освободился от дел. Как там у вас обстановка? Все спокойно?
— Уже спокойно.
— Если уже спокойно,
