<…>
Главная наша немощь здесь состоит в слабом развитии личности, а через это и в слабом развитии общественности; ибо эти два элемента соотносительны между собою: при подавлении личного начала из людей образуется не общество, а стадо. Тут уже нет речи о законности, о праве, о человеческом достоинстве, о нравственности общественной – все это заменяется произволом и раболепством.
<…>
Что личность и общественность у нас мало развиты, что начала права и справедливости еще не укоренились на нашей почве, а потому у нас (как кто-то заметил), честные люди встречаются реже, чем святые – все это факт. По мысли верных последователей де Местра так и должно быть, но должно ли так быть по мысли русского народа – это другой вопрос.
<…>
Русский народ обладает великими стихийными силами и богатыми задатками духовного развития.
Национальная самобытность России, проявившаяся, между прочим, в нашей изящной литературе, не подлежит сомнению.
<…>
Истинный дух русской народности, определяемый высшим нравственным началом, выразился в обстоятельствах, сопровождавших возникновение русского государства (призвание варягов), а также крещение Руси, потом в реформе Петра Великого и, наконец, в восприимчивом, отзывчивом, всеобъемлющем характере русской поэзии.
В настоящее время при искусственном возбуждении в русском обществе грубо-эгоистических инстинктов и стремлений, а также вследствие некоторых особых исторических условий духовное развитие России задержано и глубоко извращено, национальная жизнь находится в подавленном, болезненном состоянии и требует коренного исцеления.
<…>
Равнодушие к истине и презрение к человеческому достоинству, к существенным правам человеческой личности – эта восточная болезнь давно уже заразила общественный организм русского общества.
Национальный вопрос в России. Вып. 2.[509]
Но как раз в то время, когда утонченные греки отбросили евангельскую жемчужину Царства Божия, ее поднял полудикий русский. Он нашел ее покрытой византийской пылью, и эту пыль вплоть до наших дней благоговейно хранят русские богословы, епископы, состоящие на службе у Государства, и светские бюрократы, правящие Церковью. Что касается самой жемчужины, то она осталась сокрытой в душе русского народа. Но прежде чем отдать ее душе народной на хранение, Владимир Святой показал ее своим современникам во всей ее чистоте и блеске, как пророчество и залог наших грядущих судеб.[510]
Антон Павлович Чехов (1860–1904)
…русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: ее быстро сменяет утомляемость. Человек сгоряча, едва спрыгнув со школьной скамьи, берет ношу не по силам, берется сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство, и за «Вестник Европы», говорит речи, пишет министру, воюет со злом, рукоплещет добру, любит не просто и не как-нибудь, а непременно или синих чулков, или психопаток, или жидовок, или даже проституток, которых спасает и проч., и проч. …Но едва дожил он до 30–35 лет, как начинает уж чувствовать утомление и скуку. У него еще и порядочных усов нет, но он уж авторитетно говорит: «Не женитесь, батенька, верьте моему опыту». Или: «Что такое, в сущности, либерализм? Между нами говоря, Катков часто был прав…» Он готов уже отрицать и земство, и рациональное хозяйство, и науку, и любовь…
<…>
В характеристике Иванова часто попадается слово «русский». Не рассердитесь за это. Когда я писал пьесу, то имел в виду только то, что нужно, то есть только типичные русские черты. Так, чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость – чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются, и потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомленных…
Письмо к А. С. Суворину от 30 дек. 1888 г.[511]
Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и всё это сваливали на тюремных красноносых смотрителей. Теперь вся образованная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно. Прославленные шестидесятые годы не сделали ничего для больных и заключенных, нарушив, таким образом, главную заповедь христианской цивилизации. В наше время для больных делается кое-что, для заключенных же ничего.
Письмо к А. С. Суворину от 9 марта 1890 г.[512]
От Тюмени до Томска ни почтовые, ни вольные ямщики не помнят, чтобы у проезжающих украли что-нибудь; когда идешь на станцию, вещи оставляешь на дворе; на вопрос, не украдут ли, отвечают улыбкой. О грабежах и убийствах на дороге не принято даже говорить. Мне кажется, потеряй я свои деньги на станции или в возке, нашедший ямщик непременно возвратил бы мне их и не хвастался бы этим. Вообще, народ здесь хороший, добрый и с прекрасными традициями. <…>
Боже мой, как богата Россия хорошими людьми! Если бы не холод, отнимающий у Сибири лето, и если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и счастливейшей землей.
Письмо к семье от 9 марта 1890 г.[513]
Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Пьяный истасканный забулдыга-муж любит свою жену и детей, но что толку от этой любви? Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний нахальство и самомнение паче меры, вместо труда лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше «чести мундира», которое служит обыденным украшением наших скамей подсудимых. Работать надо, а все остальное к черту. Главное – надо быть справедливым, а остальное все приложится.
Письмо к А. С. Суворину от 9 дек. 1890 г.[514]
…вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой. Пока это еще студенты и курсистки – это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам стать взрослыми, выйти самостоятельно на дорогу, как и надежда наша, и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры. Вспомните, что Катков, Победоносцев, Вышнеградский – это питомцы университетов, это наши профессора, отнюдь не бурбоны, а профессора, светила…
