– Шлюха комиссарская! Всех сдала! И побратимов своих, и милова своего, Остапа!
– Про що ви говорите, пан? – в ужасе заморгала Оксана. – Ничого такого не було. Никого не предавала.
– Не предавала, говоришь? – закипел яростью гость. Приблизив к ней перекошенное от злобы лицо, он с ненавистью прошептал: – Тоди як же москали дозналися, де ховается Остап?
– Чаму вы ришили, що его заарештували?[6]
– Хата Елия, где вин ховался, вся перерита, а его самого нема! Куда ты ходила? Чому тебя не було з ним? Холовной старшина сказав там ждать наказу!
– Я пишла раньше с Яковом.
– Що за Якив? Почему мы о нем ничего не знаем?
– Это мой двоюридный брат. Прийшов позавчера до нас из сотни Барчука. Хотив у нас служити. И Остап його до меня приставив. – В комнату по каким-то своим надобностям заглянул старик, но, заслышав грозный рык доверенного лица волостного старшины, поспешно удалился. – Охраняти. Мама захворала, я проведати хотела… Может, москали Остапа и не зарештували.
– Що ты знаешь?
– Он должен був титку[7] свою повидати. Сказав, що на несколько дней останется.
– Що ему робити у титку? Дел у него нема, што ли?
– Десять чоловик в повстаньскую армию призвали. Он хотив с ними поговорити.
– Чому в центре про це ничо не знають?
– Мне неведомо, может, Остап забыв сказати?
Гость малость размяк. Девушка улыбнулась – гроза прошла стороной.
– Де живет це титка? Мы должны проверить.
– В сели Лугове. Крайня хата пид лесом.
– Як звати титку?
– Валентина Хват.
– Знаю эту бабу. Чертовка, а не баба, – как бы сам себе сказал суровый гость. – Все как-то уж очень зибко, Оксана. Что-то не все вяжется. После твоего отъезда курень был разгромлен. Во все хаты, где были ополченцы, наведались москали. Ратников постреляли, а хозяев заарестовали. И ты хочешь сказать, что ни при чем?
– Не предавала я! – воскликнула девушка. И уже тише, вытирая с крупных глаз проступившие слезы, продолжила: – Разве бы я могла предать своего коханого?[8]
– Може воно и так. А тильки меня сюда послали, чтобы я во всем этом разобрался. Нужно выявить зрадника. Ты должна мне рассказать все, тильки тоди тебя люди повирять.
– Вси знають, як я ненавижу москалей и комунистив, – запротестовала дивчина.
– Мы знаем… Но одной ненавистью москалей не одолеешь. Ты делом должна доказать свои слова. Утри слезы… – Девушка послушно утерла лицо рукавом. – Вот так оно будет лучше. Скильки чоловик было в курене?
– Пятьсот пятьдесят чоловик.
– Где же такая орава сховалась? В селе?
– Половина в станице Барановичи, а другая в соседних селах с атаманом Казимиром.
– Может, курень предал кто-то из местных?
– Не думаю… Прежде такого не бувало. Мы у них все время останавливаемся.
– Центр должен знать, у кого именно ратники стояли на постое, – настаивал гость. Вытащив из кармана листок бумаги с карандашом, строго потребовал: – Говори, что за людины.
– В станице Барановичи у Макара Засельчука останавливались, у него хата большая. Там десять чоловик жило. Затем у тетки Валентины Козак. Еще у Иосифа Городец, у него сотенный всегда проживав. Люто коммунистов ненавидить!.. Еще у отца Елисея, он священник из церкви Покриву Богородицы. У його сына у прошлом мисяце большевики в вийска забрали.
– Елисея знаю. Не думаю, что он ворог, за нашу справу[9] жизнь отдаст. Но сообщить об том должен. Может, кто в его окружении ворог… Далее будимо разбираться. Подумай, хто там ще мог быти.
В волнении покусывая губы, Оксана перечисляла всех, кого знала. Иногда она умолкала на короткое время, припоминая, а потом вновь охотно продолжала. От прежней растерянности не осталось и следа. Девушка говорила громко и уверенно, ее рассказ обрастал многими деталями. Из сказанного получалось, что едва ли не половина села помогала бандеровцам. А те немногие, что еще оставались, являлись активно сочувствующими.
– Может, дядько Петро зрадник? – осторожно предположила Оксана. – У него двое сынов в червоний армии служать.
– Разберемося, – пообещал гость. – Говори далее!
Оксана рассказывала очень подробно: два листка уже были исписаны, третий – заполнен до половины, а девушка продолжала называть села и хутора, где ранее останавливались повстанцы, вспоминала имена и фамилии, деревенские клички, выстраивала собственные предположения, кто из сельчан или повстанцев мог оказаться предателем.
– Позавчера Фима Хрусь в Погребище уходил, говорил, до мамки. Може он с ворогом зустричався? – предположила Оксана.
– Допитаемо, – нахмурившись, кивнул гость.
В селе была самая настоящая бандеровская власть, люто ненавидящая все советское. А те немногие, что еще стояли на стороне Красной армии, были напуганы, и помощи от них ждать не приходилось. Бандиты вырезали целыми семьями за всякое инакомыслие, за одно лишь проявление сочувствия к большевикам. Убивали хуторян, предоставивших ночлег солдатам, крестьян, желающих вступить в колхоз. Бывшего председателя, недавно вернувшегося покалеченным с фронта, извели изощренными пытками.
Теперь Игнатенко было известно все или почти все об отряде Гамулы: численность, места базирования, вооружение, в каких селах он получает пропитание и кто именно из станичников снабжает его продуктами. Стало известно о доносителях, о предателях, внедрившихся во властные органы Советской власти. Получается, что прямо под носом у НКВД, в глубоком тылу Красной армии развернулась целая подпольная сеть украинских националистов, способных в любую минуту ударить в спину.
Сложив вчетверо исписанные листки, старший лейтенант Игнатенко положил их в нагрудный карман.
– Вот и погутарили мы с тобой, бандеровская сучка, – не срывая злобы, процедил он. – Много тут ты мне порассказала. Теперь мы знаем все о курени Гамулы, о тех, кто ему помогает, а еще знаем, где он прячется!
– Вы хто?! – отшатнулась в ужасе Оксана.
– А тот, кто твоему хахалю могилу выроет!
– А-а!! – взвыла она и бросилась на Игнатенко. – Проклятые зрадники!
Растопыренные пальцы метили в глаза. Лицо, перекошенное яростью, выглядело на редкость некрасивым. В какой-то миг показалось, что девушка раздерет ему лицо, но старший лейтенант, не отворачиваясь, мгновенно выставил руку. Девица вдруг согнулась
