Панаевский даже сделал два крошечных шажка в сторону растопыренных веток, готовых к колючему объятию, но в этот самый момент почувствовал, как в самой середке позвоночника зачесалось. Скверная примета: оказался в прицеле автомата.
– А ты что такой напряженный? – неожиданно спросил молчавший до этого второй диверсант, Рубан, стоявший немного в стороне. – Что-то ты сам на себя не похож. То молотишь без умолку, как мельница, а то вдруг будто воды в рот набрал! Ты онемел, что ли? Или, может, тебе у Советов поплохело?
Ответить Панаевский не успел. Неожиданно кусты за спиной Рубана раздвинулись, и на поляну, замахнувшись автоматом, шагнул старшина Щербак. Удар приклада пришелся точно в центр затылка диверсанта. Ноги Рубана подкосились, и он неуклюже рухнул на бок, подломив под себя ногу.
На другой стороне поляны уже завязалась яростная борьба – командир диверсионного отряда Кравченко активно оказывал сопротивление, пытаясь вырваться из тесных объятий контрразведчиков, но Романцев с бойцами сбили его с ног, перевернули на живот. В отчаянном усилии Кравченко пытался дотянуться до голенища, за которым пряталась финка, но капитан яростно вжимал колено ему в спину, не давая возможности подняться; еще двое контрразведчиков держали его за голову и ноги. Сопротивление было сломлено. Диверсант глухо рычал, матерился, выкрикивал проклятия, но Романцев уверенно заламывал ему руки за спину.
– Никуда ты не денешься! – затягивал Миронов на запястьях диверсанта веревку. – Отбегался, голубчик!
– Посади его, – распрямился Тимофей.
Бойцы подняли Кравченко за ремень и посадили на траву. Второй диверсант, уже со связанными руками, продолжал лежать, понемногу приходя в себя.
– Приведите его по-быстрому в себя, у нас нет времени ждать! – сказал Романцев.
– Сделаем! – охотно отозвался старшина. Открыл флягу и брызнул спирт на разбитую голову. Диверсант негромко простонал, открыл глаза и посмотрел по сторонам. – Эти иуды все живучие!.. Чего вылупился-то? – хмыкнул старшина. – Отвоевался ты!
– Усадите их рядышком… – Бойцы подтащили Рубана к Кравченко. – Вот так… Все правильно, пусть посмотрят друг на друга, подумают малость, авось что-нибудь да вспомнят, – сказал Романцев, доставая табачок, умело и быстро свернул самокрутку. Теперь торопиться было некуда, времени достаточно, чтобы насладиться дымком. Вполне заслуженный передых! – А воздух-то какой свежий, – проговорил он, сделав первую затяжку. – Все хочу завязать с куревом, да как-то не получается. Знаешь, все из-за нервов… Вот из-за таких нелюдей, как вы, приходится дымом природу травить. А так бы стоял в лесу и дышал полной грудью! Э-эх, а хорошо-то как, мать вашу!.. Вот сидишь ты здесь, Кравченко, на траве, отдыхаешь… Думаешь о чем-то там своем… Мечтаешь! Война для тебя уже закончилась… Если что и ждет тебя, так это виселица, как предателя Родины! А мне вот еще таких прихвостней фашистских ловить нужно. Что я и делаю с большой радостью и буду дальше ловить… Пока жив! Ладно, побалакали, и хватит! А теперь отвечай на вопрос: какое у вас было задание? Предупреждаю сразу, лимит на терпение исчерпан. Ждать не стану! Начнем с тебя, – повернулся Тимофей к Рубану и отшвырнул остаток цигарки в сторону. – Ну?
– Мне ничего неизвестно, – произнес Рубан, не отрывая взгляда от земли. – Все распоряжения получал командир группы, вот с него и спрашивайте.
Романцев перевел взгляд на Кравченко – перед ним сидел матерый враг, просто так его не победить, придется потрудиться. Такой тип людей понимает только силу – грубую, беспощадную, ломающую хребет. Так хочется быть добрым, великодушным, улыбаться всем подряд, а жизнь постоянно вносит свои коррективы. Самое время доставать железную дубинку!
– Не люблю капризных… Приказываю данной мне властью, – суровым голосом произнес Тимофей, – расстрелять бывшего бойца Красной армии Василия Рубана за измену Родине… Так ведь тебя зовут? Хотя какая, в сущности, разница, под каким именем эта собака сдохнет! Выполнять приказ!
– Есть, выполнять приказ! – охотно откликнулся Щербак и скинул с плеча автомат.
– Послушайте, чего вы так сразу-то, – побелел Рубан, – ведь можно же как-то…
Короткая очередь пробила грудную клетку предателя – в стороны брызнули лоскуты маскхалата и обожженной плоти, и он тяжело упал в траву. Щербак по-деловому закинул автомат за спину.
– Итак, твоя настоящая фамилия? – обратился Тимофей к диверсанту.
– Павличенко… – побледнев, ответил тот.
– Уже лучше, вижу, одумался, – хмыкнул капитан. – Значит, Павличенко… Хрен редьки не слаще… Итак, Павличенко, повторяю еще раз, какое у вас было задание?
Диверсант нервно и сдавленно сглотнул, покосился на старшину, который, оторвав ромашку, принялся срывать с нее лепестки, загадывая на любовь. У каждого свои дела. Интересно, на кого это он гадает? Наверняка на связистку Марусю. Второй боец с интересом рассматривал немецкий нож.
– Не было никакого задания.
– Дай мне сюда финку, – повернулся Романцев к бойцу.
Тот немедленно передал капитану клинок. Вещица и в самом деле была качественной. Лезвие из крепкой легированной стали без малейшей щербинки. Ручка из темного орехового дерева, на широком заклепе герб Третьего рейха.
– Хорошая игрушка, – одобрительно произнес Тимофей, потрогав остро заточенное лезвие, – таким лезвием даже бриться можно. Что же на нем написано? Готический шрифт… «Meine Ehre heißt Treue». «Верность – моя честь», – перевел он. – Чья это?
– Того, – показал Павличенко на убитого диверсанта, валявшегося в траве.
– Теперь она ему без надобности. Только я хочу сказать, что наш красноармейский «финач» не хуже будет. Я своим «НР-40» целую дюжину таких гадов, как он, на тот свет отправил. А этим даже банки консервные открывать побрезгую. О какой чести тут написано?! – спросил Романцев и с силой воткнул клинок в бедро диверсанту.
Тот дернулся и дико взвыл:
– Ааа!!
– Это эсэсовский кинжал! Как давно ты в эсэс?! – Диверсант глухо
