Рука Павла машинально выдернула из подсумка лимонку. Самое время ею воспользоваться. Никольский собрал последние силы, вскочил, вырвал чеку, замахнулся так, что чуть не вывихнул плечо, и швырнул гранату низко над землей.
Это был правильный ход. Иначе лимонка упала бы с недолетом. Еще не истекли четыре секунды замедления. Граната коснулась земли, а дальше прыгала самостоятельно, по инерции. Словно блинчик, плоский камешек, пущенный по воде.
Это был воистину правильный бросок. Граната мощная, осколки разлетаются далеко. Павел рухнул плашмя, но все же ощутил упругую волну. На землю вдруг словно сошли сумерки, все стало матовым, нечетким.
Напрасно Мендель отказался от услуг опекуна. Тот уцелел, а молодому дарованию осколки раздробили руку. Павел видел, как она превратилась в кровавые лохмотья. Клаус ревел белугой, извивался, колотил ногами. Из того, что осталось от его руки, ручьем хлестала кровь.
Крепко сбитый охранник бросился к нему, поднял как пушинку, перекинул через плечо и шатко побежал к лесу.
Только не это! Второй гранаты у майора не было. Он опустился на колено, чтобы поднять автомат. Тяжелая голова клонилась к земле. Павел никак не мог прицелиться. Автомат выплюнул последние пули, которые ушли в белый свет.
Ильза Краузе вскинула «парабеллум». Она давила на спуск, но обойма была пуста. Ведьма отбросила пистолет и прыжками помчалась к лесу, до которого оставалось несколько шагов.
Все остальные немцы погибли.
Голова майора контрразведки СМЕРШ отказывалась мириться с поражением. Он шел через поляну на ватных ногах, вытащил пистолет из кобуры, даже попытался перейти на бег, но тут же едва не упал и понял, что ничего из этого не выйдет. Павел был прекрасной мишенью, но никто по нему не стрелял.
Его обогнал красноармеец, раненный в руку. Следом какими-то рывками шел Игорь Кобзарь. Он держался за кровоточащую голову и сильно шатался. Надрывался непечатной бранью Виталька Еремеев, скакал, опираясь на жердину, волочил за собой подвернутую ногу.
Много ли навоюешь с таким войском, когда и сам хорош? Майор по инерции куда-то рвался, вяло вставал после каждого падения. Он шел по лесу, хватаясь за деревья, едва не роняя пистолет. В ушах у него гудело.
Сначала Никольский шел по четкому следу. Эсэсовец тащил на себе раненого Менделя, из того лилась кровь. Потом эти пятна стали не столь отчетливыми, вскоре и вовсе пропали. Очевидно, солдат и Ильза наспех перевязали рану Клауса и заткнули ему глотку, чтобы не орал.
Майор не хотел сдаваться. Ведь этот упырь был где-то рядом! Павел брел наугад. Он присел под деревом, чтобы передохнуть, и погрузился в какое-то полубессознательное состояние.
Подмоги не было. Следы немцев потерялись.
«Этот вурдалак все равно далеко не уйдет, — уговаривал себя майор. — При нем один солдат и баба. Возможно, она знакома с медициной. Как правило, садисты, потрошащие людей, знают анатомию. Но поможет ли это Менделю в лесу? Он загнется от потери крови, от гангрены, которая скоро начнется. Да от элементарного болевого шока! Его спасет только ампутация. Но как ее сделать в зимнем лесу, при отсутствии лекарств и инструментов?
За этим лесом наши войска. Беглецам все равно не выбраться».
Только минут через сорок Павел вернулся на знакомую поляну. Голова его была пустая, а состояние такое, словно он тянул за собой здоровую баржу.
Раненый красноармеец поддерживал Кобзаря, у которого разъезжались ноги. Оперативник мощно треснулся головой, и толку от него не было никакого. Как и от Еремеева, который на каждом шагу орал от боли.
Они возвращались к опушке, не выполнив задания. В лесу их ожидала еще одна печальная картина. Там лежал мертвый боец войск НКВД.
Другой был живой, с перебинтованной ногой. Он мог только ползать, но находился в сознании, сделал перевязку не только себе, но и Булыгину, раненному в грудь.
Но помочь ему уже никто не мог. Мучительный стон рвался из груди старшего лейтенанта. Он был плох, прощался с этим миром. Тащить его из леса было глупо. Человеку в последние минуты требовался покой. Повязка быстро пропитывалась кровью. Глаза уже затягивала предсмертная поволока. Но он пытался улыбаться — и это выглядело чудовищно.
— Вы все живы, мужики. Это хорошо, — прошептал Борис. — Но хреново выглядите. Командир, вы вроде не пили вчера, нет?
— Борька, помолчи! Все будет хорошо, — пробормотал Никольский.
Его трясло от бессилия, от невозможности что-то исправить. Он нес какие-то глупости. Мол, скоро прибудут врачи, отвезут тебя в госпиталь, извлекут пулю. Откуда здесь врачи? Десять раз помереть можно, пока кто-нибудь из них соизволит появиться в этом лесу.
— Да ладно, все нормально, командир, — прошептал на последнем издыхании Булыгин. — Самочувствие у меня в норме, анализы отличные, организм работает как часы, песочные правда. Полежу немного, отдохну. — Борис закашлялся, изогнулся и уже не вышел из приступа, застыл.
Глава 5
Подкрепление прибыло из Рошкан только через сорок минут — два взвода красноармейцев на грузовиках плюс целый санинструктор. Помимо тех, кто уже умер, никто на тот свет не собирался. Пострадавших бинтовали, загружали в машину.
Дальше все было как в тумане. Тряска по ухабам, объездная дорога через Рошканы в Аушвальд.
Солдаты несколько часов прочесывали леса, но настигнуть беглецов не смогли. Возможно, те не выжили. Или же умер только Мендель, а остальным удалось просочиться сквозь кордоны.
Севернее Аушвальда, в местечке Лядны, немцы пытались провести контрнаступление. Они ударили на рассвете со стороны городка Венцен. Двум десяткам танков, поддерживаемым пехотой, удалось рассечь наши подразделения, застрявшие в польском бездорожье, и продвинуться на несколько километров.
Но развить успех они не смогли. Советское командование бросило в эту брешь гвардейский стрелковый полк, усиленный танками и артиллерией. Через несколько часов линия фронта была восстановлена.
Немцы отступили без паники, в организованном порядке. Но у майора Никольского имелось опасение, что с этими частями могли соединиться его подопечные, бегущие из леса. В таком случае выходило, что все жертвы были напрасны.
Раненых оперативников и красноармейцев доставили в Аушвальд, отправили
