Из толпы раздался голос Уля:
– Если вы закончили обжиматься, девки, мы начнем суд.
По толпе прокатился ропот, зазвучали приветствия.
– Атаман здесь!
– Суд начинается!
– Слава атаману!
– Слава великим воинам!
– Слава Сагатии!
– Да начнется суд!
– Ну вообще мы только начали, но, если ты настаиваешь, – воскликнула Брестида, перекрикивая гул толпы.
Атаман сделал знак орсам, которые подняли уже кнуты, не трогать амазонку с гарпией.
Брестида подняла руки над головой Аэлло и отступила в сторону. Гарпия тут же поежилась от холода.
Атаман поднял руку и над площадью воцарилась тишина. Аэлло услышала, как скользит по воздушным потокам сапсан в вышине.
– Мы пришли сюда, чтобы судить двух преступниц самого презираемого племени из всех, которые когда-либо ходили по нашей земле! – грозно возопил он. – Мы пришли сюда, чтобы судить амазонок!
Толпа взревела.
– Сжечь!
– Утопить!
– Расстрелять!
– Колесовать!
– Живьем в землю зарыть!
– В масле сварить!
Уль снова поднял руку, и толпа замолчала, как по волшебству.
Я не амазонка! – хотела крикнуть Аэлло, но почему-то не смогла. Рот просто-напросто не открылся.
Толпа рычала, скулила, подвывала, бесновалась. Аэлло ощутила, как у нее дрогнул подбородок.
Брестида незаметно придвинулась к ней, коснулась плечом. Гарпия вздрогнула.
– Заметила, что мага здесь нет?
Аэлло кивнула, хлопнула ресницами. До мага ей не было никакого дела.
– Это от того, что он не из сагатов, – пояснила Брестида.
Аэлло снова кивнула, ответить не успела. Заговорил Уль.
– Эти исчадия Пекельного царства, которых вы видите перед собой, обвиняются в убийстве наших воинов. И вина их доказана. За смерть сагатов они должны поплатиться так, чтобы их смерть и мучения воспевали в веках! Чтобы эти амазонки молили о смерти, чтобы умыли землю Сагатии кровавыми слезами своего раскаяния!
Толпа восторженно взревела.
– Начинайте суд, почтенные старейшины! – гаркнул атаман.
Первым поднялся со своего места старик, чье лицо и тело изрезано шрамами, словно поле бороздами. На морщинистой груди полосы, оставленные когтями животных. Более мелкие шрамы тянутся от виска к подбородку.
Тряхнув длинным седым чубом, он глухо сказал:
– Соль.
– Ты предлагаешь изрезать их и пересыпать раны солью? – спросил Уль.
Старик откашлялся, прошелся взглядом по Аэлло. Скривился.
– Я предлагаю соль. – повторил он. – Это значит не просто обвалять их в соли и убить, а поместить в мешки с солью, оставив только головы снаружи. Засолить заживо.
Бросив еще один взгляд на Аэлло, он кивнул атаману и сел.
Толпа загудела.
– Что скажешь ты, почтенный Стат? – обратился Уль к следующему старейшине.
Тот встал и прочистил горло. Оправил рубаху, заговорил гортанно и немного заикаясь.
– См-мерть от соли, конечно, м-мучительна. Но беда в том, что сильно мучительна. Хоть они и амазонки, по крайней мере, одна из них точно, они б-бабы. А значит, долго не продержатся. Как начнем пересыпать, станут корчиться и пускать сл-люни. А в соляных м-мешках и вовсе сомлеют. Сдохнут, конечно, но без м-мучений. Потому как без сознания оно какие мучения? Не лучше ли их раздеть догола и попеременно обливать ледяной водой и кипятком? Пока кожа не слезет? Да и потом… Насколько я помню, от ледяной воды все очухиваются. М-можно льдом пересыпать еще, чтоб наверняка.
– Хорошо сказал! – раздалось в толпе.
– Так дольше промучаются!
Старейшина, довольный, сел на свое место.
Не обращая внимания на крики толпы, встал третий старейшина. И сразу воцарилась тишина. Прежде чем говорить, долго чистил горло и кашлял, но никто не позволил себе поторопить его.
– Если мы мучения хотим им, да еще долгого, – сказал он и снова закашлялся, – то это надобно прибегнуть к способу, которым мы обычно пленных старших умертвляем. И наглядно, и долго, и мучительно. И для пленного народа полезно. Тута конечно, пленного народа нет. Зато наука для всех амазонок. И этих, кто она там.
Он неопределенно махнул рукой в их сторону. Аэлло подумала, что пусть лучше считают амазонкой, чем до тети долетит когда-нибудь весть о том, как умирала юная наследница жемчужного престола.
Бросив взгляд на Брестиду, заметила, что брови амазонки нахмурились.
Старейшина тем временем продолжал.
– Ведь, когда мы покоряем новое племя, мы чего хотим добиться? Показать, как мелок и жалок их прошлый правитель. Для этого его живого режем на куски. Не радуйся, девка, режем мы очень медленно. И следим, чтобы смерть не наступила преждевременно. Помните того, лысого? Из бывших ксатанов? – спросил он.
В толпе молчали, и старейшина махнул рукой.
– Правильно, откуда вам помнить… Небось тогда еще под стол пешком ходили. Да и сейчас… Молодежь, молодежь, – посетовал он. – Мы тогда ксатану каждый день, а после неделю, по фаланге пальца отрезали, прижигали, конечно. До пальцев ног долго добирались, чтоб ходил сам на площадь. Каждый месяц по селению гоняли, чтоб, значит, показывал честному народу, какой красивый стал. Уши, ноздри, губы, кожу с черепа, один глаз, руки… и так долго он жил, почти год. То-то дело было!
Воспользовавшись тем, что старейшина вновь принялся кашлять, какой-то молодой сагат завопил:
– Кто за то, что амазонки и месяца не продержатся?
– Ну ты сказал, месяц! – возмутились в толпе.
– Они вона девки ладные и крепкие, они долго проживут. Полгода точно!
– Не забывай, у баб ведь еще груди есть!
– А у той вон гадины крылья!
– А из перьев чучело сделать!
– Совсем дурак? Это ж оружие!
– Они звери, – одними губами прошептала Аэлло. – Звери…
Амазонка стоит бледная, губы плотно сжаты, пальцы связанных впереди рук несколько раз сжались и разжались.
Сверху, сложив крылья, упал сапсан. Уселся на деревянное колесо на шесте, склонил голову набок и принялся разглядывать Аэлло.
Старик тем временем прокашлялся и торжественно завершил свою речь.
– Это им, бабам, самое страшное, – сказал он. – Они ж не только мясо, они красоту теряют день за днем. Хорошо бы запечатлеть их напоследок в магических кристаллах, и потом послать амазонкам.
– Дорого, – робко сказали из толпы. – В магических кристаллах…
– Никаких денег не пожалею, – ответили ему.
Старейшина довольно кивнул и сел.
Поднялся четвертый. У него чуба нет, зато лысый череп заботливо обнимает обруч, украшенный зеленой в пятнах змеей из самоцветных камней. Одет он не в шаровары или рубаху с жилетом, как остальные, а в темно-синий хитон, расшитый перьями.
– Из орсов выслужился, – сказала Брестида Аэлло. – У него на меня давно зуб.
– Сагаты! – произнес он неожиданно тонким голосом. – Да если нам их страх нужен, да сами хотим вдосталь натешиться зрелищем, их нужно скормить свиньям заживо!
В толпе захохотали, а Брестида, не отводя от говорившего тяжелого взгляда, презрительно сплюнула на помост.
– Как амазонку Миру, – добавил старейшина, выдержав паузу, и внимательно посмотрел на Брестиду.
– Миру?! Ты лжешь, сагат! – закричала Брестида.
– Уж больно быстро голодные свиньи сожрут их, – засомневались в толпе.
Тот развел руками, но продолжал пристально смотреть на Брестиду.
– А ты думала, амазонка, ты можешь исчезнуть, а смерть Краса останется неотмщенной? Твоя сестра попалась в ловушку, расставленную на тебя.
– Какие же вы трусы! Ничтожества! Жалкие, презренные ящероголовые! Ничтожные! Ничтожные трусы! – закричала Брестида, срывая голос.
– Кричи, кричи, Брестида, – сказал сагат, и его тонкий голос пробился сквозь полный боли и отчаянья крик амазонки. – Твоя сестра Мира тоже
