Когда подъехали к знакомому Аэлло поселению со стороны пастбища, была уже глубокая ночь.
– Куда их? – спросил тот, что вез перед собой Аэлло, переброшенную через луку. – На площадь? И народ созывать, на казнь? Темно, конечно, но мы факелы зажжем, а то и мага попросим осветить селение.
– Нет, – ответил Уль. – Они посидят ночью в подвале моего дома. Пусть охраняют их десять сагатов и двадцать орсов. Сейчас же отправятся гонцы по всем сагатским землям и привезут старейшин. Этих гадин будем судить. И накажем так, чтобы никому не повадно было. Чтобы все амазонки ахнули. После суда и казни головы пошлем к королеве.
– Меня она даже не знает, – возмутилась Аэлло, приподнимая голову.
– Узнает, – отмахнулся от нее Уль. И продолжил, обращаясь к воину: – Магу на площади делать нечего. Он чужак, а дело к амазонкам наше, сагатское. Маг здесь ненадолго.
Уль ушел, размеренно меряя шагами землю.
– Хорошо бы, – прошептала Аэлло. – Хорошо бы ненадолго.
– Хорошо бы, – эхом отозвался сагат.
***
Деревянный помост ударил спину, копчик пронзило острой болью. Аэлло стиснула зубы, чтобы не заорать. Рядом перекатилась амазонка – сагаты, что заводили ее на помост, сильно толкнули, сбивая с ног. Кто-то пнул Брестиду в бок.
– Пошевеливайся, девка! – рявкнули на нее.
Амазонка перевернулась через голову, чертыхнулась, но спустя секунду оказалась на ногах.
– Девок ты на сеновале найдешь, сагатская собака, – спокойно ответила она.
Спокойная и величественная, она застыла посреди помоста. Аэлло невольно залюбовалась ею: торчащие в стороны рыжие локоны похожи на змей, ярости и зелени глаз позавидовал бы грифон, стройная, соразмерная, даже ссадины и порезы на загорелой коже кажутся узорами на Идоле.
Аэлло сама не заметила, как тоже оказалась на ногах, выпрямила спину, вздернула подбородок, словно стоит не на заплеванном помосте с гнилыми досками в глухой сагатской деревушке, окруженная дикими и жестокими оборванцами, а восседает рядом с Идолом в тронной пещере, и на нее взирают глаза тысяч сестер.
Орс, кого обругали собакой, рванулся к ним, но другие сдержали его.
– Ты ответишь, ведьма! – крикнул он, замахиваясь кнутом.
Брестида даже головы не повернула.
Кнутовище перехватили чьи-то руки. Аэлло услышала:
– Да уймись ты! Мы не одни! Старейшины смотрят! Ты что, не понимаешь? Она специально дразнит тебя.
Амазонка пробормотала, словно под нос, но все, кто находились на помосте, прекрасно услышали:
– Умение вести себя достойно, даже когда ты поганый орс, нет, особенно, когда ты поганый орс, и тупой, ко всему, как пробка – великий дар.
– Я убью ее! – закричал орс, дико вращая глазами. Товарищам пришлось зажать ему рот, и уволочь с помоста.
Аэлло поняла, что улыбается. Снисходительно и надменно, как некоторые рыжие, что обводят царственным взором вооруженную толпу.
Ночью Брестида рассказала о сагатских племенах, и теперь Аэлло без труда узнавала, кто есть кто, по цвету волос, глаз, одежде.
Смуглые чубатые сагаты, светловолосые и светлоглазые орсы, ирасы с перебитыми, раздвоенными переносицами, увешанные перьями с ног до головы, черноволосые алоры с горбатыми, как у коршунов, носами – все они смотрят так, словно вот-вот набросятся всей толпой и разорвут на куски заживо.
Через несколько рядов голов, напротив, еще один помост. Чистый, крепкий, из ценнейшего белого дерева. Укрыт шкурами и коврами. На высоких скамьях со спинками и удобными подлокотниками сидят несколько стариков, хотя таких невозможно назвать стариками.
Спины прямые, подбородки вздернуты, выцветшие глаза смотрят прямо и величественно. Чубы поверх лысых голов, и сейчас не утратили своей густоты, только цвет сменили – на белоснежный. Опаленная солнцем кожа покрыта складками, морщинами, пятнами. Губы плотно сжаты, глаза прищурены. Одни пристально рассматривают Аэлло, другие – Брестиду. Так смотрят на волков, что перерезали пол отары, и попались в ловушку.
– Что это? То есть кто? – тихо спросила Аэлло у Брестиды, дергая подбородком в сторону помоста.
– Это?
Брестида хмыкнула.
– Это почетные старейшины, – ответила она. – Мудрые, повидавшие жизнь. Они будут решать, как нам умереть.
Аэлло поежилась.
– Они не выглядят доброжелательно.
– Точно подмечено, – серьезно сказала амазонка.
– Они здесь главные?
Брестида покачала головой.
– Нет, – сказала она. – Главный здесь Уль, атаман. Но при всей своей дикости и скудоумии, сагаты почитают старших. Вот если бы главным племенем орсы были, было бы хуже – стариков они выгоняют в лес, на растерзание зверям. Так что эти ублюдки еще не самые худшие.
– Лучше бы они женщин своих почитали, – пробурчала Аэлло.
– Да, на женщин здесь смотрят, как на мясо, – согласилась амазонка. – Это у всех у них так. Сагатов, орсов, алоров, ирасов. Даже у пленных ксатанов женщина чуть ценнее скотины и только потому, что ест меньше, а служит дольше. Почитают женщин только сали – самые презренные рабы, но лучше бы они почитали свободу.
– На мясо? – переспросила Аэлло, испуганно хлопая ресницами. – Ты хочешь сказать, что нас съедят?
– Успокойся, – сказала Брестида. – Если бы главными были ирасы, съели бы наверняка, хотя бы для того, чтобы завладеть моей силой, храбростью и красотой, и твоими крыльями. Но возможно, лучше бы съели…
Вид у Брестиды был серьезный.
– Перед умерщвлением они кормят жертву сладкими побегами анука, и та позволяет перерезать себе глотку и вспороть брюхо с блаженством на морде, если можно так сказать. Это делается для того, чтобы тем, кто ест, не достался балласт в виде страха, ужаса, боли, а лишь сила и ловкость животного…
– Эй, ящероголовые! – закричала Брестида. – Может, пора начинать суд? Или мы зря пришли? Если зря, мы пойдем, и спасибо за гостеприимство! Придем в следующий раз.
На нее зашикали, в толпе загомонили. Один из орсов ударил ее кнутом. Кнутовище опоясало амазонку, оставив алую полоску на упругой коже.
Тот, что стоит со стороны Аэлло, тоже размахнулся кнутом. Но прежде чем кнутовище опоясало гарпию, амазонка заслонила ее спину собой.
Она ловко заключила Аэлло в железное кольцо израненных рук, что крепко связаны перед собой. Гарпия успела бросить взгляд вниз, на побелевшие пальцы амазонки, руки связали слишком крепко.
Брестида дернулась от удара, и Аэлло кожей ощутила ее боль.
Она скорее почувствовала, чем услышала, короткий стон амазонки. В нем было столько страдания, что Аэлло часто заморгала, подняв зеркальные глаза к небу.
– Брестида, зачем? – прошептала она одними губами, прижимаясь макушкой к подбородку Брестиды. От амазонки пахнет пряностями и вереском, чуть-чуть конским потом.
– Еще крылья сломают, уроды, – тоже шепотом ответила амазонка. – А они у тебя сильные и красивые.
– А ты что же?
Брестида хмыкнула.
– Сделаю новую татуировку. Ты же говоришь они мне идут.
Аэлло ощутила, как глаза стали предательски-влажными.
– А может, просто не стоило их задирать?
– Еще чего! – шепнула Брестида. – А моя репутация? Я же амазонка!
– И что? – не поняла Аэлло.
– А репутация – это маска, которую приходится носить так же, как колчан со стрелами и саблю. Ну или, на худой конец, пару кинжалов
