Кроме собственных стихов, он много занимался переводами эстонской поэзии. Собственно, он стал первым значительным переводчиком эстонских поэтов на русский язык, можно сказать, познакомил с ними русскоязычного читателя. Так вот, Екатерина Романовна ездила в Эстонию, чтобы принять от сотрудников музея Койла уникальные материалы, связанные с эстонским периодом жизни и творчества Игоря Северянина. Она везла редкие фотографии, первые издания стихов эстонских поэтов в переводах Игоря Васильевича…
— К родственникам своим она ездила! — снова подала голос неугомонная уборщица.
— Марфа Михайловна! — одернула ее библиотекарь.
— Что — Марфа Михайловна? — огрызнулась та. — Я уже шестьдесят лет Марфа Михайловна, и нечего мне рот затыкать! Я правду говорю! Я иначе не приучена! Родственники у нее там, в Эстонии, сколько раз она сама говорила!
— Ну и что такого? — удивилась Эва. — У кого их нет — родственников-то?
— Извините, но больше ничем помочь вам не можем! — твердо сказала библиотекарша. — Заведующей сегодня нету, побеседуйте с ней, когда она выйдет на работу, может быть, она даст вам материалы, если решит, что ваша газета этого достойна. Кстати, напомните вашу фамилию, я не расслышала?
— Иванова, Эльвира Иванова, — брякнула Эва первую пришедшую на ум фамилию и попятилась, — ну, раз вы не можете, я зайду попозже, когда компетентные люди будут на месте.
— И предварительно позвоните и договоритесь о встрече! — крикнула вслед библиотекарша.
— С ума сойти, как все запущено, — проворчала Эва, — нужна больно была ваша библиотека…
— Это точно, — раздался рядом голос уборщицы, и сама она появилась в холле с неизменной шваброй, — библиотека эта никому и даром не нужна. Я потому тут работаю, что народу мало ходит, грязи нет почти. А платят гроши.
— Марфа Михайловна, с кем это вы там разговариваете? — послышался голос библиотекарши.
Уборщица мигом втолкнула Эву в крошечную каморку под лестницей, протиснулась сама и закрыла маленькую дверцу.
— Вы чего? — оторопела Эва, но тетка строго шикнула на нее и прислушалась.
— Ушла выдра наша, — сказала она шепотом, когда шаги в холле стихли, — ух, до чего они мне надоели, кобры культурные! Все про книжки да про книжки, а то еще стихи читать начнут! Этого своего Северянина. Жуть!
— Слушайте, вы зачем меня сюда привели? — спросила Эва. — Если поговорить вам не с кем, то у меня время не свое, работать надо. Журналиста ведь, как волка, ноги кормят!
— А ты не хами! — возмутилась уборщица. — Думаешь, я не знаю, кто ты такая?
— Журналистка я, из газеты, а вы имеете что-то против прессы? — Эва попыталась прорваться к выходу, но не тут-то было. Уборщица стояла насмерть.
— Да какая ты журналистка! — отмахнулась она. — То есть, может, конечно и так, но Северянин этот тебе сто лет был не нужен, не за этим ты сюда явилась.
Эва решила, что лучше ей уйти, а то тетка уже в раж вошла, глаза горят, щеки пылают, может, она ненормальная? Но как это сделать, если она выход перегородила? Не драться же с ней…
— Молчишь? — наступала уборщица. — А зря молчишь, потому как я тебя насквозь вижу. Пришла ты по поводу этого дела, про автобус поразведать. Знаю я, как вы, стервятники газетные, на чужом горе нажиться хотите!
— У вас-то что за горе? — усмехнулась Эва. — Сами же говорили, что всех в этой библиотеке терпеть не можете!
— Точно, — неожиданно мирно согласилась уборщица и присела на перевернутое пластмассовое ведро, — но вот если ты со мной по-хорошему, то я тебе кое-что скажу.
— По-хорошему — это сколько? — спросила Эва.
— Пять тыщ! — выпалила уборщица.
— Да щас! — вскипела Эва. — Чтобы я неизвестно за что пять тысяч отдала? Я не дочь Рокфеллера и не племянница Билла Гейтса! Больше тысячи не могу!
— Да я за тысячу и двух слов не скажу! Ну, так и быть, четыре, но не меньше!
— Тетя, возьмите себя в руки! — воззвала Эва. — Я живу на зарплату. Так и быть, две! Или я ухожу!
— А ты попробуй выйди, — ехидно проговорила Марфа Михайловна. — В общем, так. Три с половиной, и точка!
— Ладно, только сначала две, а остальное — потом.
— Не бойся, не обману! — Уборщица засунула деньги в карман синего халата. — Значит, так. Примерно недели две назад все ушли, а я тут подзадержалась. Ну, потихоньку пыль вытираю, вдруг слышу — телефон блямкает. А я-то думала, что никого нету, а оказалось — она, Сеппиха, у себя в комнатушке сидит. И вот, слышу я разговор. Она спрашивает: «Это господин Там?»
— Там — это где? — не поняла Эва.
— Не там, а Там, — рассердилась уборщица, — зовут его так. Фамилия такая.
— Тамм, наверное. Может быть, даже Таамм.
— Ну да, я и говорю, Там. Значит, она и говорит этому Таму, что получила его письмо, потом замолчала, слушает. А потом и говорит, что все это как-то сомнительно. На что тот Там ее заверил, видно, что все точно как в аптеке, обиделся даже. Так она у него прощения попросила, извините, говорит, все это так неожиданно, не думала, мол, не гадала, про тот дом и думать забыла, наследства ни от кого не ждала. Потом еще послушала и говорит, что раз непременно нужно приехать, то она попробует выбить командировку, давно надо насчет этого самого Северянина с эстонскими коллегами пообщаться, вот она и совместит одно и другое. Вот я и говорю, что на государственный счет она по своему делу каталась, а эта выдра мне рот затыкает!
— Не отвлекайтесь, — посоветовала Эва, — время — деньги! — и пошуршала в кармане оставшимися купюрами.
— Да, так про разговор уже все, — призналась уборщица, — потому как у меня книжка упала, и Сеппиха сразу услышала.
Выскочила из кабинетика своего, меня увидела, перекосилась вся да и начала шипеть. Вы, говорит, чего это тут делаете? Вы, говорит, снова за старое принялись?
— А это она о чем? — оживилась Эва. — Что она имела в виду?
— Да ни о чем! — рассердилась Марфа Михайловна. — Ну, допустим, вынесла я пару-тройку книжек да продала на толкучке возле метро, кому от этого вред-то? Тут, в библиотеке, книжек этих хоть пруд пруди, никто и не заметит!
