Он решительно прогнал и эту мысль, и этот порыв. Кисти и краски нужны для прославления Бога, а не восхваления немощи этой временной плоти. «Она призвала нечистую силу, а спасла меня десница Божья». Но даже когда он заставил себя отвернуться, картина слово запечатлелась на его веках.
* * *Вася зашла на кухню в лиловых сумерках, все еще румяная от дневного солнца. Схватив миску и ложку, она положила себе еды и отошла с ней к окну. В сумерках ее глаза стали еще зеленее. Она жадно ела, время от времени замирая, чтобы полюбоваться долгими летними сумерками. Твердыми неспешными шагами Константин подошел к ней. От ее волос пахло землей, солнцем и озерной водой. Она не отрывала взгляда от окна. Деревня сияла освещенными окнами, бледная луна парила в небе среди кружевных облаков. Молчание между ними затягивалось, особенно заметное среди кухонной суматохи. Его нарушил священник.
– Я принадлежу Господу нашему, – тихо проговорил Константин, – но мне было бы жаль умереть.
Вася бросила на него быстрый удивленный взгляд. В уголке ее губ мелькнула тень улыбки.
– Не могу поверить, батюшка, – отозвалась она. – Разве я не лишила вас быстрого пути на небо?
– Я благодарен тебе за то, что остался жив, – продолжил Константин чопорно, – но Бог поругаем не бывает. – Он неожиданно положил на ее руку теплую ладонь. Улыбка сбежала с ее лица. – Запомни, – завершил он.
С этими словами он вложил ей в руку какой-то предмет. Натруженная косой ладонь скользнула по ее пальцам. Он ничего не сказал, только посмотрел ей прямо в глаза. Вася внезапно поняла, почему все женщины просят его молитв, поняла и то, что его теплая рука, четкие черты его лица – это оружие, которое можно пускать в ход, когда не работает сила слова. Он хочет так добиться ее повиновения: своей шероховатой рукой, своими прекрасными глазами.
«Неужели я такая же дура, как Анна Ивановна?» Вася вскинула голову и отдернула руку. Он не стал ее удерживать. Она не заметила, что его пальцы дрожали. Он пошел прочь, и его тень заплясала по стене.
Анна подрубала простыни на своем месте у огня. Она встала, и ткань соскользнула с ее коленей, упав на пол, забытая.
– Что он тебе дал? – прошипела она. – Что это было?
На заострившемся лице выступили пятна.
Вася понятия не имела, что это было, но подняла вещицу так, чтобы мачеха увидела. Это оказался деревянный крест с двумя тянущимися руками, вырезанный из гладкой сосны. Вася посмотрела на него не без удивления. «Что это, отче? Предостережение? Извинение? Вызов?»
– Крест, – сказала она.
Анна схватила его.
– Он мой! – заявила она. – Он хотел отдать его мне! Убирайся!
Вася могла бы сказать многое, но выбрала самое безопасное:
– Конечно, хотел.
Однако она не стала уходить, а вместо этого подошла с миской к столу, чтобы выпросить у Дуни еще порцию и стащить у отвлекшейся сестры горбушку хлеба. Еще несколько минут – и Вася уже вытирала миску куском хлеба и смеялась над растерянной Ириной.
Анна больше ничего не сказала, но и за шитье не стала браться. Вася, несмотря на смех, ощущала на себе обжигающий взгляд мачехи.
* * *В ту ночь Анна не спала, а металась от своей постели к церкви. Когда синюю летнюю ночь сменил ясный рассвет, она отправилась к мужу и растолкала его.
За эти девять лет Анна ни разу добровольно не приходила к Петру. Петр очень решительно начал ее душить, и только потом понял, кто это. Волосы у Анны упали серовато-коричневыми прядями ей на лицо, платок сбился на сторону. Глаза напоминали два речных голыша.
– Милый! – ахнула она, растирая шею.
– Что случилось? – вопросил Петр. Оставив теплую постель, он принялся спешно одеваться. – Что-то с Ириной?
Анна пригладила волосы и поправила платок.
– Нет-нет.
Петр натянул рубаху через голову и завязал кушак.
– Тогда что? – вопросил он не слишком ласково.
Она его напугала, и сильно.
Анна дрожала, потупив глаза.
– Вы заметили, что ваша дочь Василиса сильно выросла за этот год?
Руки Петра замерли. Зарождающийся день бросил на пол бледно-золотые полосы. Анна никогда не интересовалась Васей.
– Вот как? – сказал он недоуменно.
– И что она стала вполне привлекательной?
Петр моргнул и нахмурился.
– Она еще ребенок.
– Женщина! – огрызнулась Анна. Петр был ошарашен. Она никогда прежде ему не перечила. – Невоспитанная девица, одни руки и ноги, но за ней будет хорошее приданое. Лучше бы прямо сейчас выдать ее замуж, Петр Владимирович. Если она потом подурнеет, то может и вовсе не найти мужа.
– За год не подурнеет, – отрезал Петр. – И уж конечно, не за ближайший час. Зачем ты меня разбудила, жена?
Он ушел из спальни. Сладкий аромат свежевыпеченного хлеба уже наполнял дом, и есть ему хотелось.
– Ваша дочь Ольга вышла замуж в четырнадцать!
Анна поспешила за ним. Ольга вышла замуж удачно: она уже была важной госпожой, пухлой княгиней с тремя детьми. Ее муж был в милости у великого князя.
Петр схватил свежий каравай и разломал его.
– Я подумаю над этим, – сказал он, чтобы заставить ее замолчать.
Вырвав хороший кус мякиша, он набил себе рот. Порой у него болели зубы, так что мягкий теплый хлеб был весьма кстати.
«Ты старик», – сказал себе Петр.
Он закрыл глаза и попытался заглушить голос жены чавканьем.
* * *На рассвете мужчины ушли на поле. Все утро они косили волнующиеся на ветру стебли мощными свистящими взмахами, а потом стали раскладывать накошенное сушиться. Грабли мерно двигались, монотонно шурша. Солнце словно живое существо прижимало горячие руки к их шеям. Их слабые тени прятались у них под ногами, лица блестели от пота и солнечного ожога. Петр с сыновьями работал наравне с крестьянами[5]: во время уборки урожая трудились все. Петр трясся над каждым зернышком. Ячмень уродился невысоким, колосья были тощими и легкими.
Алеша выпрямил ноющую спину и притенил глаза грязной ладонью. От деревни приближался всадник, шедший галопом на бурой лошади.
– Наконец-то, – проворчал он, вкладывая два пальца в рот.
Протяжный свист разорвал полуденную тишину. На всем поле люди откладывали грабли, смахивали травинки с лиц и шли к реке. Ярко-зеленые берега и журчащая вода немного смягчали зной.
Петр оперся на грабли и сдвинул влажные начавшие седеть волосы со лба, но с поля не ушел. Всадник приближался, скача на надежной кобылке. Петр прищурился. Он разглядел черную косу своей второй дочери, развевающуюся у нее за спиной. Вот только ехала она не на своей спокойной лошадке. Белые чулки Мыши сверкали в пыли. Вася увидела отца и приветственно махнула рукой. Хмурый Петр ждал, когда дочь подъедет ближе, чтобы ее отругать.
«Она когда-нибудь сломает себе шею, эта безумная».
Но до чего же хорошо она держалась на лошади! Кобыла перескочила через канаву и поскакала дальше, а ее всадница даже не пошевелилась, только волосы развевались. Лошадь и
