– Надеюсь. Но он мог успеть покинуть ее перед смертью.
Она закусила губу, вспоминая застенчивую улыбку Басимы и силу духа ее матери. Но с самобичеванием придется повременить.
– Если… если это был ифрит, то кто тогда ты? Какой-нибудь джинн?
Его так и перекосило.
– Я тебе не джинн, милая. Я дэв. – Губы брезгливо скривились. – А дэвы, зовущие себя джиннами, проявляют неуважение ко всей нашей расе. И эти изменники заслуживают тотального истребления.
От звенящей в его голосе ненависти у нее самой душа ушла в пятки.
– Ясно, – выдавила она.
Нари смутно представляла себе разницу между двумя этими понятиями, но благоразумнее сейчас было сменить тему.
– Прошу прощения. – Она сжала ладони между коленями, чтобы скрыть дрожь. – У тебя… есть имя?
Его яркие глаза сузились.
– Зря ты задаешь такие вопросы.
– Почему?
– Имена несут в себе силу. Мой народ не разбрасывается ими так запросто.
– Басима называла тебя Афшин.
Дэв покачал головой.
– Это просто титул… к тому же давно вышедший из употребления.
– Так ты не назовешь мне своего настоящего имени?
– Нет.
Он был настроен еще более враждебно, чем вчера. Нари фыркнула, с трудом сохраняя самообладание.
– А от меня ты чего хочешь?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
– Тебя мучит жажда?
Жажда – было еще мягко сказано. Нари казалось, будто ей в горло насыпали песка, а памятуя события прошлой ночи, не исключено, что произошло именно это. В животе заурчало, и она вспомнила, что уже много часов во рту у нее и маковой росинки не было.
Дэв извлек из кафтана бурдюк. Нари потянулась за питьем, но он отстранился.
– Теперь моя очередь задавать тебе вопросы. И ты на них ответишь. Без утайки. А то ты кажешься мне лгуньей.
Ты даже не догадываешься.
– Ладно, – ответила она размеренным тоном.
– Расскажи о себе. Имя, семья. Откуда ты родом.
Она вздернула бровь.
– Почему я должна называть тебе свое имя, если ты держишь в секрете свое?
– Потому что вода у меня.
Она насупилась, но решила не врать.
– Меня зовут Нари. Семьи нет. А откуда я родом, я и сама не знаю.
– Нари, – повторил он угрюмо, растягивая гласные. – И родни, говоришь, нет. Ты уверена?
Уже во второй раз он справляется о ее родне.
– Мне о них ничего не известно.
– Тогда кто обучил тебя дивастийскому?
– Никто. Кажется, это мой родной язык. Во всяком случае, я знаю его с рождения. Да и потом…
Нари замялась. Она никому об этом не рассказывала, еще в детстве усвоив, чем бывает чревата излишняя откровенность.
Эх, была не была. Может, хоть у него найдутся для меня ответы.
– С самого детства я легко учу любые языки, – призналась она. – Любые наречия. На каком бы языке ко мне ни обратились, я пойму и смогу ответить на нем.
Отстранившись от нее, он испустил резкий вздох и сказал:
– Это можно проверить.
Только сказал не по-дивастийски, а на каком-то другом языке, диковинном, плавном и звонком.
Нари впитала в себя новые звуки, позволила им окутать ее. И ответ был готов, стоило ей открыть рот:
– Дерзай.
Он наклонился вперед, и в его глазах блеснул азартный огонек.
– Ты похожа на нищенку, которую вываляли в кладбищенской грязи.
Этот язык звучал совсем странно, мелодично и тихо, и больше походил на бормотание, чем на речь.
В ответ Нари сердито посмотрела на него.
– Сейчас тут кого-то самого вываляют в кладбищенской грязи.
Огонек в глазах потух.
– Значит, ты говоришь правду, – пробормотал он по-дивастийски. – И ты понятия не имеешь, откуда ты родом?
Она всплеснула руками.
– Сколько раз мне еще повторять?
– Тогда расскажи о своей жизни. Чем ты занимаешься? Ты замужем? – Его лицо потемнело. – У тебя есть дети?
Нари не сводила взгляда с бурдюка.
– Тебе какое дело? Ты сам женат? – огрызнулась она в ответ.
Он молча сверлил ее взглядом.
– Ладно. Я не замужем. Живу одна. Работаю в аптеке… кем-то вроде помощника.
– Прошлой ночью ты предлагала взломать дверь.
Наблюдательный, черт.
– Иногда я выполняю… другие… задания для повышения своих доходов.
Джинн – нет, дэв, поправила она себя мысленно – нахмурился.
– Значит, ты воровка?
– Какой-то однобокий взгляд на ситуацию. Я предпочитаю называть себя мастером деликатных дел.
– От этого ты не перестаешь быть воровкой.
– Ага, а между джинном и дэвом при этом какая-то особая тонкая грань.
Его глаза сверкнули, и вокруг подола кафтана заклубился дым. Нари поспешно сменила тему.
– Чем я только не занимаюсь! Изготавливаю амулеты, исцеляю больных…
Он моргнул и посмотрел на нее ярким внимательным взглядом.
– Так ты все-таки можешь исцелять других? – спросил он глухо. – Как?
– Я не знаю, – сказала она честно. – Распознавать недуги мне проще, чем их лечить. Или по нехорошему запаху, присущему болезни, или по тени, что ляжет на больной орган. – Она замолчала, подбирая слова. – Сложно объяснить. Я хорошо принимаю роды, потому что чувствую, в каком положении лежит младенец. А когда я кладу руки на человека… я как бы желаю ему здоровья… представляю, как его организм исцеляет сам себя. Иногда получается. Иногда нет.
За время ее рассказа его лицо успело принять грозовое выражение. Он скрестил на груди руки, и дымчатая ткань обтянула его мускулистые руки.
– И если кто-то не поправляется… им ты возвращаешь деньги, я надеюсь?
Она рассмеялась, а потом сообразила, что он спрашивает на полном серьезе.
– Конечно.
– Это невозможно, – заявил он. Он вскочил на ноги и стал расхаживать с грацией, выдающей его инфернальную природу. – Нахиды не стали бы… с человеком.
Пока он отвлекся, Нари улучила момент, схватила с земли бурдюк и выдернула пробку. Вода оказалась вкусной, свежей и сладкой. В жизни она не пила такой чудесной воды.
Дэв повернулся к ней.
– И с такими способностями ты просто живешь обычной жизнью? – поинтересовался он. – Ты никогда не задавалась вопросом, откуда в тебе это? Око Сулеймана… Ты могла бы свергать тиранов, а вместо этого крадешь у бедняков!
Такие слова возмутили ее. Она отбросила бурдюк.
– Я не краду у бедняков, – отрубила она. – И ты ничего не знаешь о моем мире, так что не тебе и судить. Сам поживи на улицах с пяти лет и поговори на языке, которого никто не понимает. Потом пусть тебя вышвырнут из всех сиротских домов за то, что ты предсказываешь, кто из детей следующим умрет от чахотки, и говоришь настоятельнице, что у нее в голове сгущается тень. – Поддавшись воспоминаниям, она разразилась гневной тирадой. – Я делаю все, чтобы выжить.
– И меня призывать тоже нужно было для того, чтобы выжить? – спросил он, так и не чувствуя за собой вины.
– Нет, это было нужно для дурацкого обряда.
Она замолчала. Не такого уж, как оказалось, и дурацкого. Якуб был прав, предупреждая ее об опасностях чужих обычаев.
– Одну из песен я пропела на дивастийском – я понятия не имела, что все так обернется.
Это признание не избавило ее от чувства вины перед Басимой, но она продолжала:
– За исключением того, что умею я, мне никогда не
