– Зачем? – спросил Нордстрем.
– Что «зачем»?
– В горящий дом? Пожарные же есть, спасатели всякие… – Тут капитан осекся. – Хотя догадываюсь, что не в Якутии, где до них тысяча верст и все лесом…
Куниц нахмурился, глянул на начальство так, словно засомневался в трезвости его рассудка.
– Так что передать? Придете? Или нам без вас отдуваться? – спросил он.
– Приду, – ответил Нордстрем без малейшего энтузиазма в голосе.
Если на борту затевается очередное безумство, то капитан должен его возглавить! Все равно ему придется, если что, отвечать за последствия.
* * *Выгружаться пришлось в такую снежную бурю, какой Нордстрем раньше и представить себе не мог. Но задерживаться на Хель они не имели возможности, а прогноз выглядел слишком неопределенным, синоптик не мог сказать, когда погода изменится.
Так что пришлось открывать люки и опускать рампы в минус двадцать пять при бешеном ветре и хлещущем снеге, под завывания бродивших вокруг корабля неведомых хищников. Работали как сумасшедшие, в холод и буран, днем и ночью, причем команда не отставала от колонистов.
Фернандао, выглянувшее наружу на полчаса, простудилось и лишилось голоса, но это никого не расстроило. Многие заработали обморожения, в том числе пострадало и ухо Нордстрема, ставшее белым и жестким.
Сейчас оно оттаивало под теплой шапкой и болело, как зуб с дыркой.
Капитан стоял у «горловины» третьего трюма, опустевшего пятнадцать минут назад, и смотрел в бинокль, как внизу в снежной пелене суетятся люди и машины – возводятся каркасные жилища, сортируются контейнеры, вездеходы трамбуют дорогу к реке. При мысли о том, что «Свобода» через час-другой взлетит и он больше никогда не увидит ни Семена, ни остальных, Нордстрему почему-то становилось грустно.
Вроде бы столько проблем создали эти типы, а смотри-ка ты!
На Хель подкол вернется, только если колонисты решат сдаться, и не факт, что этим подколом окажется именно его корабль.
– Э-э… Капитан… – послышался голос Куница, и Нордстрем опустил бинокль.
Боцман был облеплен снегом с ног до головы, а из-под шерстяной шапочки-маски виднелись только сконфуженные глаза.
– Разгрузка закончена, – сообщил он и отвел взгляд. – Разрешите обратиться… ну… кхм… – Таким растерянным венгра или австра на борту «Свободы» не видел никто. – Собираюсь как бы… остаться…
– То есть дезертировать? – спросил Нордстрем.
В людях он все же немного разбирался, Куница за пять лет узнал как облупленного и давно понял, к чему идет дело, чем закончится интрижка бывшего уже гомосексуалиста с дамой, которая и «коня на скаку, и в горящий дом».
Боцман побагровел так, что краснота пробилась даже через черную шерсть маски.
– Вы можете записать меня убитым в схватке с пиратами, – предложил он.
– Нет. Тогда мне нужно будет предъявить твой труп, черт возьми. Бюрократы!
– Тогда пишите дезертиром. – Куниц махнул рукой и повесил голову.
Какой ценой бывшему вояке далось это решение, Нордстрем мог только догадываться.
– Ладно, укажем, что мятежники увели тебя силой, – заявил капитан. – Иди уж. Счастья вам и детиш…
Довести фразу до конца не успел, поскольку всхлипнувший боцман качнулся вперед и стиснул начальство в медвежьих объятиях. Забормотал что-то невнятное, то ли плача, то ли смеясь, а затем побежал по опущенной рампе вниз, туда, где ждала его монументальная Анна.
Место Куница заняла Монтобелли: помада смазана, тушь потекла, глаза опухли.
Понятное дело, с Семеном прощалась… или не прощалась, а кое-что замышляла?
– Капитан… – начала она.
– Нет! – отрезал Нордстрем.
– Что «нет»? – Крохотная итальянка даже отступила на шаг.
– Если ты хочешь остаться на Хель, то я запрещаю! Черт возьми, через мой труп! Без боцмана мы обойдемся, но без врача – никак! Если надо – силой тебя остановим! Я…
Тут Нордстрем увидел на лице Монтобелли неприкрытое изумление и осекся.
– Вы не в себе, капитан? – поинтересовалась она, вскидывая подбородок.
– Ну да… хм… есть маленько, – пробормотал он. – Что у вас?
– Хотела напомнить, что завтра у нас срок планового профилактического осмотра.
Услышав это, Нордстрем облегченно вздохнул, и, несмотря на мороз и бушующую метель, ему стало тепло.
– Об этом позже, – буркнул он. – Вот дезинфекцию трюмов надо провести сегодня. После животных…
– Хорошо, я прослежу. – И Монтобелли, глаза которой подозрительно блестели, удалилась внутрь корабля.
Но надолго Нордстрем в одиночестве не остался. Не успел перевести дух, как к нему поднялась «святая троица» во главе с Семеном: рыжий улыбался, отец Васильевич пылал исхлестанной ветром мордой, Урсун щурился и вертел головой, точно суслик-дозорный.
– Ну что, время прощаться, – сказал капитан. – Надеюсь, у вас тут все получится.
Нет, он настоящий швед, потомок викингов, он не покажет эмоций!
– Выпей, сын мой. Тебе надо. – Отец Васильевич извлек из-под мантии булькнувшую фляжку.
– Что это?
– Самогон, – сообщил Урсун. – На рогах оленя, на печени нерпы и когтях медведя.
Отхлебнув, Нордстрем выпучил глаза и едва не заорал, по глотке прокатился настоящий огненный шар, ухнул в желудок и завозился там, пуская в стороны тонкие раскаленные щупальца.
– Что русскому хорошо, то шведу смерть! – заявил отец Васильевич, забирая фляжку.
Но Нордстрем уже знал, что так в Якутии шутят, и не обиделся.
– Какой же ты русский? – спросил он.
На втором торжестве с участием колонистов капитана торжественно приняли в эвены. Подарили винтовку, лыжи, комплект традиционной одежды, гарпун и даже упряжку с собаками, от которой он с большим трудом отказался.
Отец Васильевич тогда, поминая Богоматерь, долго растолковывал, как носить нагрудник и парку и что узоры по швам не просто украшение, а защита от злых духов.
– Такой же, как я. Не хуже, – снова влез Урсун. – Спасибо тебе, не поминай лихом. Абасы я всех с твоего корабля выгнал, призвал благословение Хомпоруун Хотоя…
– А я освятил как положено именем Господа Иисуса Христа и всех святых! – добавил отец Васильевич и, перекрестившись, сам глотнул из фляжки.
– А еще мы ничего не забыли и ничего не уперли, – подал голос Семен. – Наверное.
– Ладно, идите уже. – Нордстрем протянул руку, но они обняли его по очереди, еще крепче, чем Куниц, и зашагали прочь, навстречу снегам и морозам новой родины, по рассказам не сильно отличающейся от старой.
Капитан проводил колонистов взглядом, пару раз сморгнул, убирая с ресниц налипший снег.
– Начать подготовку к взлету, – скомандовал он находившейся в рубке Зухре. – Рампы поднять, люки задраить.
– Есть, – отозвалась первый помощник.
Нордстрем развернулся и нырнул в пустой, мрачный трюм.
Через пять минут он оказался в рубке, где обнаружил затеявшего очередную молитву Ахмеда – и это в самый неудачный момент, когда нужно взлетать, маневрировать в атмосфере и выходить на траекторию!
Глянув на пилота, Нордстрем ощутил желание врезать ему как следует, и неожиданно понял, что теперь боится всякого рода бюрократов куда меньше, чем раньше. Может быть, по той причине, что у него есть лыжи и гарпун, а может, потому, что познакомился с людьми, которые на любых чинуш веками «болт клали», как говорил отец Васильевич, и ничего, выживали там, где никто больше не мог.
– Эй ты, кончай свой намаз-байрам и быстро за штурвал, – приказал капитан, хлопнув Ахмеда по плечу.
Тот осекся, вытаращил глаза.
Зухра
