– Как погода в мезозое? – спросил ее седоусый и седобровый вохровец дядя Вова, принимая ключи. Он всегда шутил одну и ту же шутку.
– Переменная облачность. Местами град из фекалий, – вздохнула Аликс, щурясь от резкого света каптерки.
6– Здравствуй, Дике.
– Приветствую и я тебя из горних чертогов, о ясноглазая Инесс!
«А что, и правда задизайнили по последнему слову. Под честную античку», – похвалила работу компьютерщиков Аликс, усаживаясь в кресло напротив полукруглого экрана в человеческий рост.
С него на Аликс глядела древнегреческая богиня правды Дике, вся в белых одежных складках и с ажурными весами в руках – грудастая и задастая персонификация нейросети, производящей палеонтологическую экспертизу.
Пластинку с материалами по Probactrosaurus gobiensis ingens, ее пробактрозавру, она воткнула в слот на журнальном столике, что поблескивал чистым стеклом напротив ее коленей.
Тут надо сказать, что в комнату № 11, где издревле проживали экспертные системы и нейросети, предшественницы Дике, Аликс заходила крайне редко. Просто не было такой необходимости – обычно все ответы на свои вопросы она знала и сама и в поддержке робомозга не нуждалась.
Более того, она считала визиты к нейросети уделом неталантливых аспирантов и туповатых школьников, которых родители, работники музея, приводили к Дике как к своего рода радионяне. Та показывала «милым чадушкам» мультики, загодя скачанные из Сети, интересовалась их мнением по широкому кругу не важных вопросов, рассказывала, как делают ванильное мороженое, и объясняла, как размножается Человек-Ёж, исчадие фильмового импортозамещения.
И в этот раз Аликс вновь знала все правильные ответы. Единственное, чего она не знала – как обратить правильные ответы себе на пользу, а не во вред.
«И тебя уволю, и эту твою нейросеть», – слова Рафаэля Каримовича адским молоточком стучали по хрустальной наковаленке ее мозга.
– Моя предшественница нечасто наблюдала вас в своих чертогах. Я же и вовсе вижу вас впервые, – нежно произнесла Дике, когда алгоритм счел, что пауза затягивается.
– У меня было очень много работы, – неуклюже соврала Аликс.
– Если тебя тяготит стиль моей речи, лишь сообщи мне об этом, – с фальшивой доверительностью в голосе сообщила Дике, – и я изменю его для тебя. У меня в настройках помимо классического стиля имеется несколько других. Например: деловой, научный, научно-популярный, юмористи…
– Стоп, – торопливо прервала ее Аликс.
– Я смиренно внемлю. Какими судьбами ты оказалась у моих ног?
«Тут они что-то недоработали… Она хоть и богиня, но занимает низшую ступень в научной иерархии музея. А значит, я, находясь на одной из верхних, являюсь ее начальницей.
Как я могу одновременно с этим пребывать у ее ног? Халтурщики…»
Но, думая так, Аликс невозмутимо продолжала:
– В котловине Цайдам я откопала пробактрозавра. Назвала его пока что Probactrosaurus gobiensis ingens. Вот все материалы. Ознакомься, пожалуйста.
Тихонько хрюкнул вычислительный блок, загримированный под видавший виды античный алтарь – псевдомрамор из папье-маше, красивая почерневшая надпись, как бы огонь из подсвеченных снизу оранжевым фонариком тряпочек, такие используют на театральных сценах.
– Дело сделано. Что же, ты принесла мне интересные материалы, о Инесс. Я в восхищении. Я просто рукоплещу. Нечасто боги посылают смертным удачу, какая выпала тебе.
«И блок симуляции эмоций переработали. Теперь у нас нейросеть-истеричка… Но позитивная такая, типа как чувиха на прозаке».
– Ты права – нечасто. Но теперь скажи мне скорее, Дике: на основании тех материалов, что я представила, ты можешь сказать, какой перед нами динозавр – травоядный или хищный?
– Разумеется, травоядный. В этом он подобен стегозавру, эвоплоцефалу, анкилозавру, диплодоку и апатозавру. Правда, надо отметить, что он употреблял в пищу не только траву и листья. Данный вид питался в первую очередь орехами, что сближает его, например, с пситтакозавром монгольским. О пищевых привычках свидетельствуют особенности его…
– Стоп. Дальше не надо. Я в этом деле и сама профессор.
Видимо, от эмоционального анализатора богини не укрылась нота отчаяния, прозвучавшая в тоне Аликс.
– В таком случае каких же знаний алчет твоя душа? – спросила богиня.
– Я хочу знать, можно ли в принципе назвать моего пробактрозавра хищником? Именно назвать? Или счесть?
Это очень важно. От этого зависит нечто очень принципиальное.
– Нельзя. Нельзя счесть. Нельзя назвать. Оба ответа негативные, – нейтральным тоном сказала Дике.
– А если я очень попрошу?
– Твоя эмоциональная вовлеченность на мой вердикт нисколько не повлияет. – Античная женщина на экране сделала каменное лицо, и ее тонкие губы стали бледными, как будто налились мрамором. – Я – богиня правды. Я не умею лгать. И твой динозавр никак не может быть хищным. Посмотри на эту монгольскую почтовую марку с пробактрозавром, которую я нашла в криптосегменте Сети для тебя. Если вглядеться в его глаза, видно, что нравом он скорее походил на зайца, нежели на волка…
Аликс громко и зло хлопнула дверью в святилище № 11, она даже не попрощалась.
Ее буквально мутило от раздражения.
Какая еще монгольская марка?! При чем здесь марка?!
Да и зачем было вообще спрашивать нейросеть об очевидном?!
Может быть, лучше было спросить Дике, как обмануть Рафаэля Каримовича?! Да, она не умеет лгать сама. Но это ведь не помешало бы ей научить меня искусству лжи во спасение, дошедшему до нас прямиком от хитроумного Одиссея?
7Назавтра грянула Ночь музеев – мероприятие, о котором со слабоумной прилежностью талдычили все дуроскопы земношара.
До пяти утра среди музейных фикусов шхерились парочки.
На лавках во внутреннем дворе (а впрочем, и во всех остальных укромных затонах тоже) пили джин-тоник и ром-колу студенты, которые давно уже перестали чем-либо отличаться от нестудентов и на вид, и по манере разговаривать.
Когда баночки в автомате с жидким и крашеным сахаром закончились, так называемые студенты опрокинули его набок в назидание. Чтобы, значит, в следующий раз тот закупался тщательнее.
– Бля-а… Ты посмотри, какой мерзкий, – сказала одна студентка другой, указывая на свежайшую реконструкцию паразауролофа, парня со странноватым красным гребнем и мордой закусившего удила жеребца.
– На отчима моего похож, – хохотнула та. – И ясно, что такая же сука.
– «У-мел из-да-вать жут-ки-е зву-ки, на-по-ми-на-ю-щи-е мы-ча-ни-е ко-ров», – по складам прочла первая студентка в описании паразауролофа. – Же-есть, скажи?
– Почему они думают, что мы должны эту херню знать? – презрительно дернула плечом вторая. – Ладно, напиши пацанам, что спор мы выиграли, и спроси, где мы теперь встречаемся, а то жрать хочется шо пипец.
Девушка принялась набирать в чатик мессагу.
Утром музеев, сменившим Ночь, не только Аликс (которую, как и прочих сотрудников, обязали неотрывно дежурить до семи, «чтобы они тут все не разнесли»), но даже переполненным жестяными банками урнам уже было ясно: последнее, что интересует людей, пришедших в палеонтологический музей, – это собственно палеонтология.
Оно, конечно, происходило так в точности каждый год. Просто за оставшиеся триста шестьдесят четыре дня эта истина успевала как следует забыться…
8Весь следующий день Аликс отсыпалась в своей микроскопической двушке в Орехово-Борисово, натянув на голову верблюжье одеяло монгольской выделки – да-да, привезенное из экспедиции.
Во сне ей привиделся Цайдам. Стадо
