Смотрю на часы. Время никогда.
Осознание себя во сне и управление сновидением – разные навыки. Второй я почти забыл, только ритуал с часами позволяет кое-как настроиться на нужную волну. Мне не стать кукловодом, но так я хотя бы обрываю нити, которые ведут к моим конечностям, и становлюсь чуть менее деревянным.
Я не могу проснуться, значит, нужно бежать и прятаться. Окно кажется очевидным выходом. Но сейчас, вспомнив Альку, я боюсь. Она выпрыгнула из этого самого окна. Из этого самого.
Остаются ассоциации – самый простой способ перемещения по пространству сна. И самый ненадежный. Никогда не знаешь наверняка, куда они тебя приведут. Смотрю на газетную полосу чуть искоса, так, чтобы текст расплылся и можно было вообразить на месте статьи программу телепередач. Что-нибудь безопасное, из детства. «В гостях у сказки», а еще лучше – «Будильник».
* * *В детстве сверстники не любили меня. Эта нелюбовь прорастала в каждом коллективе, куда бы я ни попал. Мне не объявляли бойкотов, меня почти никогда не били, ничего такого. Просто сторонились.
Я не был злым ребенком, я хотел дружить. Наяву и во сне.
Я встречал людей, которым нравится наблюдать за насекомыми. Например, за жуками. Можно перевернуть жука на спину и смотреть, как он потешно сучит лапками – гипнотическое зрелище, кстати. Можно отрывать ему лапки. Впрягать его в бумажную колесницу. Запирать в спичечном коробке. Поджигать. Да много чего.
Моя дружба во сне иногда была похожа на подобные развлечения.
Восприятие у детей куда тоньше, чем у взрослых. Дети могут забыть сюжеты своих сновидений, но не эмоции. Дети-жуки не помнили снов с моим участием, но чувствовали, что я опасен.
К восьми годам друзей у меня не было, но был сосед по парте – Серега, Серый, пацан нервный и задиристый. Это, пожалуй, все, что я о нем помню. Не помню, чем он меня разозлил. Но это всегда работало именно так: злость, ненависть или гнев выстраивали во сне мостик от меня к объекту эмоций. А потом начиналась игра. В тот раз мы играли в динозавра. Мне всегда было интересно, что будет, если оживет тварь, построенная из автомобильных покрышек на игровой площадке детского сада. Я привел Серого туда.
К тому моменту я уже о чем-то догадывался. Морфей начал проявляться.
Сначала это было что-то вроде чувства, будто на тебя смотрят. Внимание неведомого наблюдателя расползалось узорами плесени и запахом гниения, вибрировало и требовало. Был шепот, бессловесный, похожий на белый шум в телевизоре: впусти меня.
Я искал источник. Бродил по своим, как я тогда думал, владениям, надеясь найти следы чудовищ или их самих – притаившихся в темных углах дома.
Морфей открылся мне во всем своем подавляющем величии, когда погиб Серый. Я смотрел, как тварь из покрышек рвет на части моего соседа по парте, и, камень за камнем, мозаика складывалась. Резиновый монстр, игровая площадка и облысевшие одуванчики, низкое небо, ржавый скелет велосипеда, песочница, деревья и опавшие листья – каждая деталь моего сна была частью огромной ненасытной твари. Даже я.
На следующий день Серый не пришел в школу. И вообще никогда не пришел. Просто не проснулся тем утром, впал в кому.
Так я выяснил, что никаких чудовищ в доме моих снов нет, сам дом – чудовище.
Тогда, в восемь лет, я почти перестал спать, а если все-таки засыпал, оказывался в худшем из кошмаров. Моя способность осознавать себя во сне и управлять миром сновидений подсвечивала меня в темноте. Каждое мгновение я чувствовал на себе недоброе внимание Морфея.
Но я смог забыть. Разучиться. Отказаться от упоительной власти. Думаю, Морфей позволил мне это. Знал, что я вернусь.
Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Возможно, Ницше кое-что знал о Морфее.
* * *Смена сюжета сна по цепочке ассоциаций чем-то напоминает движение граней кубика Рубика. На первый взгляд – полный хаос, но на деле механизм логичен и строен. Правда, человек в этой системе – всего лишь пылинка на одном из ребер огромного кубика, который собирает Морфей. Пылинке недоступна логика чудовища.
Не только память во сне устроена иначе, время здесь тоже имеет свои особенности, идет по кругу, заставляет отыгрывать некоторые эпизоды снова и снова, а потом забывать.
Узнаю место. Справа – забор, бетонный, с колючей проволокой. Слева – стена заводского здания. Между ними – пространство, заросшее репейником, дикой полбой и подорожником. И по забору, и по стене вольно разбросал побеги виноград. Летом здесь царит зеленый цвет, осенью его разбавляет багрянец. Идеальное место для игр, к тому же тайное: попасть сюда можно через неприметную дыру в заборе, замаскированную кустом смородины. За углом пространство заканчивается дополнительной бетонной секцией, установленной поперек прохода. В реальности за ней должна быть территория завода: серые здания цехов со стеклоблоками вместо нормальных окон, ряды контейнеров, собаки. Во сне все иначе: тенистый сквер перед детским садом «Ягодка», орехи, каштаны, игровая площадка. Огромный, до небес, динозавр, собранный из автомобильных шин и раскрашенный в несколько цветов.
Ты можешь не помнить сон, когда просыпаешься, но непременно узнаешь его, если он вернется. Сейчас Серый скажет: кто последний, тот дурак. И станет взбираться на бетонную плиту, преграждающую путь к игровой площадке.
Может, я захочу его остановить, а может, предпочту молча смотреть, как оживший динозавр рвет его на части. Это, конечно, будет не настоящий Серый – настоящего динозавр сожрал в самый первый раз.
Я без труда отличаю живых, реальных людей, сновидцев, от теней, собранных из осколков моей памяти. Тени расплывчаты: сколько ни старайся, не разглядишь черты их лиц и тембр голоса, не узнаешь жесты. Тени функциональны и предсказуемы. Картонные фигуры. Ну а живые люди – они… живые.
– Мля, Егор, ну ты и конь, – слышу я. Это не Серый. На бетонной плите, за которой прячется хроника моей первой встречи с Морфеем, сидит Миха. Смотрит на меня сверху вниз и курит. Настоящий. Не призрак из смеси папье-маше и воспоминаний, а живой Миха.
– Какого хрена? – спрашиваю неуверенно. Подхожу ближе, заглядываю ему в глаза. Зрачки у Михи расширены.
– Это твой сон, брат. Вот и скажи мне, какого хрена ты меня сюда вытащил? Ты вообще в курсе, что за забором огромная хреногробина истекает слюной в ожидании завтрака?
Взбираюсь на плиту. В детстве эта преграда казалась почти непреодолимой, но я давно не ребенок. Смотрю на тварь из покрышек. Это просто детская горка, верно?
– Расслабься, тебе привиделось. Как ты здесь вообще оказался?
– Ты слишком громко спишь, – пожимает плечами Миха. – Ну и трава у меня знатная. Слушай, чувак… Неуютно мне здесь.
Мне тоже. Бензодиазепин
